Святослав Бэлза - На суше и на море - 1982

На реке почти нет плёсов. На всем двухсоткилометровом пути от Сареза до Пянджа Бартанг падает непрерывными каскадами, чтобы слиться с Пянджем уже на целый километр ниже по вертикали, чем у своего истока. Вряд ли есть реки, даже на Памире, подобные Бартангу! К тому же его каньон — это самая узкая и глубокая щель на всей «крыше мира».

По пути к районному центру Сипонжу догоняем попутчицу. Девушка-горянка в традиционных шароварах, в ярком атласном платье, на груди ожерелье из мелких цветных бусинок. Кажется, без всякого труда она несет на хорошенькой головке довольно тяжелый груз, не придерживая его рукой даже на узеньких прибрежных тропинках.

Алексей, капитан Давлятов и я, как представители «сильной половины человечества», галантно предлагаем помочь нести нелегкую ношу. Задорно улыбаясь и прищуривая большие агатовые глаза, какие я видал только у жительниц соседнего Рушана и вот здесь, на Бартанге, она отклоняет помощь всех троих и, главное, не сбавляет шага даже на таких подъемах, где мы откровенно начинаем пыхтеть.

Пока идем, выясняется: нашу попутчицу зовут Савсон. Она гостила у родителей в кишлаке Басид, на том же Бартанге, где родилась и выросла. Теперь возвращается в Сипонж.

Савсон закончила музыкальную школу в Душанбе, училась в Московской консерватории. Была с концертами в Ленинграде, Киеве, Свердловске и еще в добром десятке городов. Пела в Индии и Иране.

Мы смущены до крайности. Вот тебе и горянка из забытого аллахом уголка Земли!

Сипонж — это последний населенный пункт на Бартанге, куда из сердца Памира ведет пешеходная тропа. Дальше — асфальтированная автомобильная дорога, выходящая на транспамирскую автостраду Ош — Душанбе через Хорог — «владение» капитана Чержа Давлято-ва. В Сипонже конец нашего маршрута. И к вечеру мы уже в Хороге.

Здесь прощаюсь со своими верными товарищами. Когда самолет, на котором лечу в Душанбе, поднимается над горами, я вспоминаю, как на Сарезе смотрел на двух влюбленных с букетиком эдельвейсов, о встречах с геологами, ищущими «синий камень», и их маленьким помощником, о людях, которые пасут яков и слушают Бетховена в глубине Высоких Гор.

Осталось добавить немногое. В начале своего рассказа я упоминал о цели своего путешествия.

Планомерное исследование Памира советские геологи начали в самом начале тридцатых годов. Среди «геологических первопроходцев» был и мой отец. Каждую весну, как только в горах таяли снега и открывались перевалы, в Ташкенте — тогдашнем геологическом центре Средней Азии — комплектовались разведывательные партии.

Одиннадцатилетним пареньком отец взял меня в горы. Они ошеломили меня величием вершин, гулким эхом глубоких каньонов, очарованием долин. Но я боялся затеряться в этом грозном и прекрасном мире. Поняв мое состояние, отец сказал:

— Не бойся потеряться, сынок. Доверяй тропкам. Даже самая маленькая из них обязательно приведет тебя к людям.

— Даже вот эта? — спросил я, показывая на едва заметный след, проложенный по граниту скал.

— И эта тоже.

С тех пор я полюбил горные тропы. Они разговаривали со мной, рассказывая о прошедших здесь людях и животных. А когда мне исполнилось четырнадцать лет, отца не стало — он погиб в теснинах Бартанга. Землетрясение и каменный обвал, случившиеся ночью, погребли людей, спавших в палатках.

В зрелые годы я и сам немало ходил по горам Памира в составе поисковых и разведывательных партий. Но на Бартанге побывать так и не пришлось. Вот почему, когда мы спустились в Сипонж и мои товарищи расположились на отдых, я сразу пошел к местным аксакалам, лелея надежду найти очевидца давней трагедии.

И что же? Оказалось, что местный житель Мурат-Шо Кадырханов, один из рабочих — проводников экспедиции, остался тогда в живых. Когда могучий толчок сбросил со склона хребта на спящий лагерь громады камней, Мурат-Шо пас лошадей в стороне.

Теперь уже белобородый Кадырханов привел меня в боковой каньон километрах в пятнадцати от Сипонжа. Еще издали мы увидели этот обвал, ставший последним прибежищем моему отцу и его товарищам. Сейчас он похож на гигантский застывший водопад. Потом мудрый Мурат-Шо оставил меня одного. На закате я поднялся в горы, круто дыбящиеся на противоположной стороне каньона, и остался там ночевать.

Утром, пока не взошло солнце и не выпило росу с цветов и трав, я пошел искать эдельвейсы. И вот — серебристые цветы, не менее прекрасные, чем Шакиргиз подарил невесте. Чуть выше я набрал целую охапку ярко-красных цветов шемюра, спустился в каньон и положил букет к подножию обвала.

Цветные фото автора

…Нет никакой отдельной от нас природы… каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни.

Каково за делами да заботами поднимать глаза и видеть, как черные, серые, бурые сопки становятся с каждым днем зеленее!

Каково вдыхать после дождя сладкий запах тополевых побегов, молодой лиственничной хвои!

Каково слышать из залитой солнцем пади голос глухой кукушки, ощущать холод таежного ручья, бегущего по камням!

Каково сознавать, что, уехав отсюда, может быть, никогда вновь этого не увидишь, не услышишь, не ощутишь!

Я знаю, что будет на Селемдже до следующей весны.

Будет короткое теплое лето. Будут долгие моросящие дожди. Тяжелый туман окутает сопки, а когда он рассеется, все увидят, что пожелтели березы. Ясным утром будет пахнуть палым листом и тающими льдинками. Потом будут грязно-охристые склоны, голубое небо и мертвеющее солнце. Однажды ночью землю укутает снег, и на чистый этот снег упадут последние, лиственничные хвоинки…

И настанет холод. Ах какой — долго-долго — будет холод!

Зеленые мокрые сопки на границе Амурской области и Хабаровского края. Вершин не видно: они в серых, тяжелых облаках. Моросит нескончаемый дождь. Приторно пахнет багульником.

Я бреду по руслу прозрачного ключа, перелезаю через обомшелые стволы, скачу по камням, продираюсь сквозь заросли красной смородины.

Тропы, нет. И на много верст вокруг нет троп. Лишь стреляная гильза да истлевшая пачка от папирос, попавшиеся мне за долгое время пути, говорят о том, что и здесь когда-то ступала нога человека.

Вдруг передо мной — совсем уж неожиданно — на ветке черемухи висит брезентовый плащ.