Святослав Бэлза - На суше и на море - 1982

— Кто здесь? — кричу я.

Нет ответа. Только слышно, как журчит в камнях вода и шелестит дождь по листве.

— Я возьму плащ, — говорю я громко и нарочито бодро. — На обратном пути повешу на место!

И, накинув его на плечи, пробираюсь дальше — по камням, бурелому, кустарнику…

Плащ — тяжелый от воды и неуютный. Мне становится вдруг неловко: кажется, я поступил слишком бесцеремонно, нагловато. Обернулся: «Ш-ш-ш-ш», — заезженной пластинкой шумит в безмолвии дождь, а мокрые ели глядят понуро и, кажется, с укоризной.

Я вернулся и повесил плащ на тот же сучок.

Кончилось лето, но белая бабочка все бьется и бьется в мое окно, как и в прежние ночи.

Когда прилетит она в последний раз? Завтра? Послезавтра?..

Когда в лесу пасмурно и сыро, ярко-желтые кроны осин сами начинают излучать свет.

Когда в лесу пасмурно и сыро, так крепок запах прелой листвы. что щекочет в ноздрях, а голова тяжела, как от вина.

И так зябнут пальцы от скользких маслят!

И так радует слух нечаянный посвист синицы!..

Когда в лесу пасмурно и сыро, мне кажется, что я в осеннем Подмосковье: вот-вот услышишь из-за леса далекий, знакомый свисток электрички!

Рассеялась серая мгла, мутная снежная пелена. В голубеньком небе — яркое, белое солнце.

В унылом лесу шум еще живого ручья — единственный звук. Все словно вымерло тут. Только вьются над почерневшим багульником серые мошки.

Но пока желты и мохнаты, будто кукольные мишки, лиственницы. И висят еще листочки на иве — старые стружки. И обнаженный тополь гнется, качается на ветру, но никак не хочет отдать десяток последних листьев.

В тайге зима — тихая, мягкая. От тяжести снега поникли ветви берез, зеленые лапы кедрача, резные веточки лиственниц. Стало вдруг ясно, как снег был необходим пустому, мрачному лесу.

В еловой пади застыли сосульками водопады. Свистят рябчики. Пестрый дятел стучит на старой сушине. Где-то на склоне ворчит на раннюю порошу медведь.

Я поднимаюсь по крутизне, скольжу, падаю. Утоляю жажду кисло-сладкой брусникой пополам со снежком.

А над головой пролетают кучевые облака как последнее, грустное напоминание о лете; и октябрьское солнце, словно ободряя нежными, теплыми пальцами, трогает щеку.

В поселке в глубоком скрипучем снегу проложены тропинки к колодцу. Первый снег да вот эти тропинки — пожалуй, единственное, что есть для меня трогательного в зиме.

На голых ветвях лиственниц, словно черные плоды, стая ворон. Они необычно молчаливы и от этого еще неприятнее. Когда вы проходите мимо, вороны вдруг взлетают, расправляя с шорохом крылья. Скоро и они покинут этот суровый край до весны.

Полсотни градусов ниже нуля. Туман, как густая каша: за сорок шагов не видно светящихся окон. Когда я иду по улице, мне кажется, что я — горящий фитиль, язык пламени; ко мне можно поднести озябшие руки и греть, как над костром.

«Выжить — выждать. Выжить — выждать», — вертится в голове чья-то рифма. И вот уже чудится — это снег под ногами скрипит: «Выжить — выждать…»

Тяжелый гнет зимы…

Но однажды, листая книгу, я наткнулся на восточную мудрость: «Бойся осени — за ней зима. Не бойся зимы — за ней весна».

Как много могут вместить в себя человеческие слова! Это не просто мудрость, но еще и чувство! Чувство древнее, может быть животное, — чувство природы.

А ведь и в русском языке — не случайно же — нет глаголов «перевесновать», «перелетовать», «переосеневать», но есть — «перезимовать»!

На восходе солнца ехал на попутке из Февральска в Токур. Долгая снежная дорога. Синие ели. Бронзовые тополя. Далекие розовые сопки.

Молчал, молчал — не выдержал: — Красота!

Шофер, оказалось, о том же молчал:

— Не говори! Красотища такая, что больше и желать ничего не хочется. Хоть выходи тут да под елкой умирай!..

И опять ехали молча. Я думал о том, как часто снисходительно, даже осуждающе говорят о человеке: «Он видит все в розовом свете…»

А что тут зазорного?

Ведь лучшие мечты людей рождались в розовом свете!

И главная наша любовь — не так ли? — приходит к нам в розовом свете. (До смерти хватило б нам розовых красок!)

А сколько людей полюбили эту далекую стылую землю, возможно, за то, что когда-то открылась она им в розовом свете?

Но может быть, это с завистью говорят: «Он видит все в розовом свете»?

— Вы видели когда-нибудь сопки зимней ночью? Когда полная луна освещает холодную землю и бескрайнее небо. Когда раскидистые деревья, заиндевелые кусты и сухие стебли бурьяна бросают на снег узорчатые тени. Когда так ясен лунный лик, что видны даже почки на тонких ветвях берез. Когда так тихо и недвижно все вокруг, что кажется, будто нарушить священную эту тишину могут только легкие шаги сошедшего на землю бога… Нет? Вы не видели?.. Тогда — извините! Я не смогу объяснить вам этого чувства…

Золото, серебро и лазурь. Солнышко высоко поднялось, пригревает. Вылезли на улицу мужики, дрова рубят, курят…

Суковатые лиственничные чурки сначала противятся ударам колуна, но неожиданно со вздохом раскалываются, обдавая смолистым, морозным запахом своего нутра. Иные чурки обросли зеленым мхом и лишайником, а из одной, трухлявой, посыпались вдруг черные муравьи — видно, зимовали в стволе…

Ловко, весело! Радостно, будто праздник. Распрямишь спину — передохнуть — и заслушаешься пением синицы:

— Весна! Весна! Весна! Вес…

Вышла ко мне соседка: «Ты моих уже два полена расколол! Меня не обманешь: я за тобой с самого начала наблюдаю!.. Ишь, размахался!»

Сходил посмотреть, не видно ли в тайге весны.

Ветрено, ясно. Шелестят, трепещут лохмотья бересты. С темных елей падают комочки снега. Попискивают в ветвях черноголовые гаички, стайками перелетают ополовники: порх!.. Чечетки теребят березовые сережки… и сыплются на голову снежная пыль, сухие семена. Рисуются в солнечной дымке черные силуэты лиственниц, с их ветвей свисают золотисто-зеленые бороды.

По ключу — желтые наледи. Заглядишься по сторонам, замечтаешься и — провалишься под снег, в воду!..

Запах талой влаги. Аромат цветущих ив. Воздух как вода в омуте: то холодная струя омоет, то неожиданно ласково-теплая.

Солнце садится в распадок Малого Токура и долго не уходит, купаясь в желтом затоне.

Наконец на долину падает огромная тень, и солнечные лучи медленно уползают вверх по склонам. Мне слышно, как маленькая пеночка, оттягивая разлуку с солнцем, перелетает по сопке все выше и выше — вот уже еле слышна ее простая песенка…