Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Служите Припяти, Днепру, Горыни, Браславщине — вечерней пыли на дорогах, по которым вечно ступать босым человеческим ногам! Вы и ваши внуки живете для этого. Человек запрограммирован для свежей воды, омытой дождем зелени, чистого воздуха. И потому, если мы даже в самых мелочах увечим единственную, раз и навсегда нам данную биосферу, мы увечим самих себя.

Могут спросить: «А чего ты кричишь, человек, если это и так всем известно?» Да, «всем известно». Но существует на свете такая вещь, как человеческое легкомыслие.

Отравленная химией пчела, разбитая кем-то о камень бутылка — и вот дети твои не побегут босыми по траве, не закалятся, заболеют пневмонией, не получат во время болезни ложки полноценного меда. Преувеличение? Глупость? Не такая уж и глупость, если подумать.

…Сколько же нас еще, «легкомысленных»?! Тех, кто говорит про «синие черточки, испестрившие карту», про болота, которые уже надо защищать. Потому что снижается уровень грунтовых вод, кое-где пересушиваются земли (и — парадокс! — лютует паводок), исчезают места, где рождались облака, в некоторых городах уже ощущается нехватка воды как следствие того, что ты провел в ненужном месте канал или срубил дерево над криницей, исчезла речка, где ты плавал ребенком, как Кутеянка под Оршей.

А моральный урон?

Шли мы как-то во время свадьбы приятеля над Волмой. Ночная река пахла рыбой, звезды горели в водах и на берегу. Это были светлячки… И вот недавно я попал туда и увидел прямой, как стрела, канал, в котором нет места даже для пескаря.

Сын приятеля не увидит уже того, что видели в ту ночь мы. Пескари в этом канале не будут покусывать его за пальцы на ногах, когда он будет удить, стоя в воде. Он просто не полезет туда удить. И может, в нем именно поэтому умер поэт, и люди остались обворованными. Преувеличение? Одуванчик на кромке воды? Возможно. А может, и нет?

«Легко тебе говорить такое, если тебе не нужно заботиться о…» Ну, во-первых, мне всегда приходилось об этом заботиться. И не только о себе лично.

Дело в том, что человеку конечно же нужно есть и пить. Только ему не нужно брать там, где потом невозможно будет отдать. Необходимо разобраться, есть ли «до конца вредные животные», «пустые» рыбы, есть ли вообще на Земле никому не нужные сорняки. Нужно быть очень внимательным (это трудно, но необходимо). И просто добрым.

А то ты добрый в химхозе или в шахте: у тебя в руках взрывчатые вещества, ты следишь, чтобы твои люди не подорвались. А то, что частью «взрывчатки», которой взрывают кустарники, те же люди «подорвали» рыбу в реке, — на это тебе наплевать. Уплатил за охотничий билет — и все. А где такие животные, как тур, болотная рысь, черный заяц? На гербе какого-либо города? Разве что на гербе…

Скромно одетая женщина (а ударил вдруг сильный мороз) несла по улице Орши огромный марлевый узел, из которого во все стороны торчало что-то острое, фиолетового цвета.

— Что это, тетенька?

— А… Я, знаете ли, уборщица… в школе… Скворцы… Мороз… Так дети их штук триста подобрали и отогревали в классе. А там — не можно… А они еще напились чернил — даже клювы посинели… Вот и несу третий узел домой…

Видимо, нужно кое-кому брать пример с этой уборщицы. И если уж ставить памятник «часовым природы», то я поставил бы на пьедестале рядом с Лютером Бербанком эту бабулю с узлом.

Не будем бояться слов «спасение природы». Что не направлено на уничтожение природы, то идет на ее спасение. Дело, видите ли, вовсе не в едином государственном органе охраны (хотя и хорошо, что таковой имеется). Дело во всех людях, в их трепетном: отношении к живому на ладони. Дело в бабуле-«орнитологе», дело в общественных инспекторах по охране природы, которые мерзнут где-то на берегу старицы, чтобы не позволить никому преждевременно выстрелить по выводку уток, когда «хлопунцы» еще не поднялись «на крыло». Я не против азарта (сам мог прыгнуть за подстреленной уткой в трясину вместо собаки), но с возрастом понимаешь все больше, что и по тебе судьба может пальнуть, что самый лучший азарт — это быть в школьном лесничестве где-то под Цырином, переносить на новое место муравейники под Оршей, прививать ученикам в школе любовь к пуще, чтобы из них не выросли хищники, подкармливать оленей в Беловеже, воспитывать зорких и добрых егерей. Что там слава какого-то зверобоя Буффало Билла, который уничтожил несколько тысяч бизонов! Ты сделай так, чтобы на месте одного лося, одного бобра — стало три. Ты молод и славолюбив — вот она, твоя слава: сажать сады на полесских песках (из-за какого-то неуча выпущенных некогда на волю), беречь парки в Несвиже, Великом Можейкове, Константинове.

Ведь история каждого народа есть история постепенного познания им своей родины, освоения и украшения ее, осмысления самого себя как человека на этой Земле.

Сохнет в городе хвойный парк. Бывает, как, скажем, под Круглицами, туристы захламляют леса. Остановись и подумай: твои корявые руки лучше монтируются не с топорищем, ас пушистой хвоей молодых сосенок. И учти: сосна сохнет от шума, от клаксонов, она не любит крика больше, чем ты. Так почему же близкие берегут тебя, а ее — нет? Дай покой одуванчику на кромке воды ты, одуванчик.

…Странные овраги километрах в пяти на юг от Карелич. Прямо какой-то белорусский Дагестан. А ты не примирись с этим. Уничтожь эрозию, эту проказу земли. Посади там вербы (просто вбей в землю вербовый кол) и тополя — пусть держат корнями эту землю.

Или огромное водное наше богатство. «Страна двадцати одной тысячи рек и одиннадцати тысяч озер».

Звучит? Еще как звучит! Особенно если припоминаешь каждую речку и каждое озеро «в лицо». Великий Неман, праотец Днепр и его жены — Припять и Березина (он — язычник, ему можно), светлая сестрица Двина. И по всей Белоруссии слезины озер.

Только не каждая вода — вода. Вода тогда вода, криница и колыбель жизни, когда она чистая. И тут каждому необходимо помнить, что никакие титанические усилия гидрохимических лабораторий, следящих за этой прозрачной чистотой, никакие старания инженеров, скажем того же Новополоцка, по строительству очистных сооружений и устройств (чтобы ниже нефтеперерабатывающего завода в чистейшей воде плескалась вечерами рыба), никакие водные системы (чтобы ликвидировать жестковатый водный баланс некоторых городов) не помогут, если каждый человек не перестанет загрязнять ручьи и криницы, превращать даже самую маленькую речушку в приемник сточных вод.

Никакие лесоводы, ботаники, зоологи и охотоведы, никакие школьные лесничества не помогут, если каждый турист, курортник, грибник, охотник распояшется в нашем лесу, словно пьяный вандал в захваченном Риме. А наш лес — не древний город, отданный солдатне на глум и разграбление.