Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Когда всеобщее возбуждение улеглось, стало ясно, что Фред Смит оказался чем-то вроде героя. Сэм Флинт удвоил денежную награду и поровну разделил ее между Фредом и мной. Я вспомнил слова Крайдера о том, что Смит вовсе не Смит, а Фред Гейтс, разыскиваемый полицией Лос-Анджелеса, но не стал никому ничего говорить. Меня нанимали ловить бандитов. Пусть Флинт сообщает, кому нужно, если захочет.

На следующий день ближе к вечеру Фред Смит скрылся. Он словно бы испарился из города, одновременно с ним исчезли Большая Берта и пес. Никто не знал, когда именно и куда они скрылись.

…Больше двух месяцев я ничего не слышал о них, потом вдруг получил по почте номер газеты «Лос-Анджелес таймс», снабженный пометками. Статья, обведенная карандашом, была довольно короткой.

На первый взгляд в ней не содержалось ничего особо интересного, это был репортаж о суде над тремя директорами одной корпорации. Они были осуждены за растрату, подделку финансовых документов и подлог. В статье сообщалось, что сначала эти деятели всю вину свалили на помощника управляющего, тот ударился в панику и скрылся из города, хотя и не был ни в чем виновен. Он просто испугался, что суд не поверит его показаниям и станет на сторону директоров. Затем он все-таки вернулся, пересилив страх перед выдвинутыми против него обвинениями и клеветой, потребовал дополнительного расследования и боролся до победного конца — ему удалось найти свидетельства, разоблачающие сговор его противников.

Помощника управляющего звали Фред Гейтс. В статье говорилось, что после своего внезапного исчезновения из Лос-Анджелеса он скрывался под именем Фреда Смита.

Сюда они так и не вернулись. По-прежнему пустует хижина покойного старателя. Гонимый ветром песок бьется о ее некрашеные стены и что-то тихонечко нашептывает. Временами может показаться, будто ветхое жилище и сыпучий песок переговариваются, шепотом рассказывая друг другу носящиеся по пустыне слухи.

Не раз я прислушивался к этому шепоту, и порой мне представлялось, что старая хижина рассказывает кочующим пескам о том человеке, который одолел свои маленькие страхи, а затем не побоялся схватиться и с большими.

Эссе

Перевод с белорусского Валентины Щедриной

Худ. И. Гансовская

Есть у великого художника Н. К. Чюрлениса картина «Покой». Апология равновесия. Большой световой океан настолько тих и спокоен, что у самой кромки воды успел побелеть и не осыпаться одуванчик.

Покой давно. Пророс одуванчик, стал маленьким золотым солнышком, затем — опушился, потом — рассеет свой род по лику земному.

Не знаю, как у других, а у меня эта картина вызывает единственную мысль: насколько же я сильный. Как я все могу. Захочу — топором тысячелетний дуб свалю. Захочу — раскрошу огромный, как дом, валун. Захочу — по бревнышку, по камешку разнесу древнюю крепость. Десятки тысяч рук возводили пирамиду Хеопса. А у меня две руки и (пока по ним не ударили) шар-баба, динамит, мелинит и еще всякая чертовщина. И — взрывной силы бумага от какого-нибудь… гм! …геодезиста, что шоссе должно пройти как раз через такой-то и такой-то храм или иной памятник культуры, открытый карьер лежит как раз под корнями дубового гая, который помнит времена Шекспира или даже Цезаря.

Бумагу, как дышло, можно повернуть, куда хочешь. На месте реликтового леса построить профилакторий (мой!) или крематорий (мой!), как будто рядом нет другого места. Как будто потомки, если они захотят (а я к тому времени буду уже беззащитен), не снесут все это, чтобы здесь же построить свое, уничтожают нашу память, чтобы кто-то потом уничтожил память о них.

Выход, по-видимому, один: перестать гордиться своей силой (на твою силу всегда найдется другая), перестать видеть соперника в твоем предке, чтобы потомки не видели соперника в тебе.

Диалектика в том, что для хорошего — если это сделано хорошо — всегда найдется место. Рядом со старым и новым. Диалектика в том, что одуванчик на кромке воды, конечно, беззащитен.

А ты на кромке жизни?

Суть в том, что ты стал слишком сильным. Я вот так однажды толкнул просто ладонью дерево. Да, видимо, попал в какую-то там «амплитуду», и оно упало. А на нем было несколько гнезд! И птицы над этими скорлупками голосили весьма «сильно и слезно».

Мне была забава, а им… Этому есть живые свидетели. Но самый неумолимый — моя память и моя совесть.

Ты достиг таких немыслимых возможностей, что страшно представить. Ты действительно (по праву или без права) — «царь природы» (ох, как мне хочется при одном слове «царь» взяться за мою добрую дубину, вырезанную в пуще!). Ты всемогущ. И именно потому, что ты всемогущ, особенно теперь, усвой первый принцип культуры: умей ограничивать себя. Даже если это в чем-то тебе лично повредит.

Не греби руками, лопатой — лучше отдай. Будешь богаче Креза, ибо приобретешь равновесие в этом мире, который тебя создал и который ты должен, как можешь, отблагодарить.

Это весьма простое кредо: живи в полном равновесии с природой, матерью твоей, перестань, наконец, видеть в ней врага, с которым нужно непрестанно воевать, отстаивая право на существование.

Она на твое право существовать руку не заносит. Если ты, конечно, умный и нежный друг. А если ты умеешь быть хорошим другом, умеешь любить, а значит, и быть любимым, научись осторожности, максимальной бережливости в своей любви.

Вот рубят лес, оголены склоны оврагов, плывет оглушенная рыба, хлещет в реку вода из сточной трубы, завод коптит дымом небо. Э, милый, да ты насильник! Там, где можно меры принять, ты творишь злодейство худшее, нежели убийство.

Глядите, вот овраги, карьеры, свалки!

У нас столько еще пустых, когда-то предками фактически опустошенных земель. Так, может, поначалу надо восстанавливать их? Научиться брать сполна из того, что у нас есть?

Едва не самый большой человеческий грех — скупость! И та же самая скупость — одно из наибольших человеческих достоинств, если речь идет о кармане общества. Не «мой рубль», а «мой, твой, его». Берите из того, что есть. Не отнимайте лишнее у лесов, лугов, у животных и птиц, там живущих.

Знаю, что все эти ламентации (а по-нашему, попросту — вопли) могут не дойти по адресу. И потому давайте просто обратимся к вашему здравому смыслу, к тому, что вы не просто «хозяйственники». Это вас назначили — это вас и снять могут. Но никто (и в первую очередь ваша совесть) не снимет вас с должности мужей, отцов, товарищей. Это ваша пожизненная (и даже посмертная) должность. Пока можете — служите ей.