Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Мальчик как мальчик, каких миллионы: немного застенчив, нежен к своей матери и без ума от собак.

Для своего любимца — мохнатого пса Пуни он сколотил конуру в виде крохотного домика: сруб из тонких бревнышек, проложенных сухим мхом, утепленный потолок, островерхая покатая крыша из досочек — все, как полагается. Собаки отвечают мальчишке беспредельной привязанностью. Он — командир среди этой мохнатой компании, состоящей из молодых песиков: Дружка и Розки, элегантного, с длинной белой шерстью Пуни и важного, неторопливого пожилого Паля.

Инстинкт оленевода и охотника у Саввы уже заложен в крови. С рогачами он справляется запросто: его самого за оленем не видно, и что стоит оленю-быку мотнуть рогатой головой — мальчонка отлетит в сторону, но животное повинуется ему. Быть ему оленеводом. И в этом, я думаю, он найдет свое счастье, лишь бы не уезжал из своей родной тайги, без которой ему будет очень трудно.

С приездом Саввы пополнилась и бригада оленеводов. Прибыли еще два пастуха — молодые парни Карп и Алексей, по прозвищу Мань Уляк. Первый — сын коми-зырянина и мансийки, и это сказалось на облике Карпа, второй — манси. Несколько дней они чинили нарты, загружали их мешками, ящиками, тюками, приводили в порядок ремни оленьих упряжек.

На грузовые нарты был поставлен большой, почерневший от времени старинный сундук, густо опоясанный железными ржавыми лентами, — такие можно обнаружить только в дедовских амбарах. Я полюбопытствовал о его содержимом у Дмитрия. Он признался, что в сундуке находится запас боеприпасов для охоты и… пупы, божки, идолы.

— Это для удачи… Старики всегда так делали и нам велели.

При этом Дмитрий хитровато улыбался. Я понимал, что божков он берет не из религиозных убеждений, а ради уважения к старине, к древним обычаям своего народа.

Избушку-манькол я увидел и здесь, в стане оленеводов. В переводе с мансийского это слово имеет самое обыкновенное значение — маленький дом. Такой манькол — принадлежность почти каждой мансийской семьи, живущей в тайге: в стороне от основного жилья находится маленькая хижинка. Такая же, как возле избы Николая Ильича Монина.

И теперь у лесных манси еще можно наблюдать: когда мужчина женится, то непременно сооружает кроме жилого помещения и хозяйственных строений хижину манькол — своеобразный родильный дом.

Это специально для жены, для женщин в семье. И в этом есть определенная разумность обычая и чуткость со стороны мужчин.

Однако, как бы ни был благоустроен манькол у современных лесных манси, он никогда не заменит настоящего родильного дома с квалифицированным медицинским персоналом. Это примитивная изба в суровых условиях тайги с полным отсутствием элементарных средств медицины. Она никогда не гарантирует ребенку безопасности рождения и здоровья роженице. Манькол является жалким осколком уходящей старины и скоро останется жить только в воспоминаниях.

Ежедневное кормление собак было обязанностью жены Дмитрия. Перед тем как раздать еду, она подходила то к одной, то к другой собаке, что-то ласково наговаривала им, гладила головы, низко наклонялась и даже целовала. Животные с удовольствием принимали ласку женщины, всегда тянулись к ней.

Я увидел, что на нарты погружено несколько ящиков со сгущенным молоком. Удивился повышенному аппетиту оленеводов к давно надоевшей мне «сгущенке», но Евдокия разуверила меня:

— Это маленький олень кормить…

Она рассказала, что однажды была «матерью» олененка, сгущенным молоком его выкормила, а потом он бегал за ней по пятам.

Оленеводы обстоятельно готовились на долгие месяцы жизни в горах. Забирали весь домашний скарб: кастрюли, ведра, тазы, чайники, кружки, миски, ложки, мясорубку и даже самовар. Бережно упаковывали радиоприемник «ВЭФ-12». Весь мир будет с ними!

Я впервые увидел кошку здесь, в лесной мансийской избе, что несвойственно, казалось мне, для быта манси. Это был красивый рыжий кот Васька, всеобщий любимец. Особым покровительством он пользовался у Евдокии. В порыве нежности она целовала его в розовый нос.

Дмитрий рассказал мне, что кота они берут в горы ежегодно. Он путешествует с ними по всему Уралу как равноправный член оленеводческой бригады наравне с собаками.

— Ты видишь, сколько мы везем муки, крупы, сухарей? На эту поживу мышей сбегается тьма! А Васька с ними очень хорошо справляется! Всегда сидит возле мешков, как сторож. И кормить его не надо!..

Кота да еще маленького щеночка Кутю к переезду на Урал готовили особо. Для них были выделены теплые шкуры, на каждом — ременный поводок. Кот ехал в горы беречь съестные припасы оленеводов от мышей, а щенок Кутя — проходить суровую Школу собаки-оленегона. Вместе с этими животными оленеводы брали с собой частицу домашнего тепла и радости.

Накануне перед выездом выпал снег, похолодало. Дмитрий ждал такого дня: это облегчало нам путь к горам.

— Завтра, наверно, поедем…

Утром, растянувшись по тайге длинным караваном, мы направились к Уралу, чтобы где-то там, в самых горных истоках неведомой речки Путурньи, провести два незабываемых месяца.

Близился май. А возле хребта еще было по-зимнему. К предгорным березнякам с вершин сбегали метровые толщи снега. Еще часто бушевали метели. Стремительная поземка поднимала в воздух снежную пыль, несла ее по склонам и наметала во впадинах глубокие сугробы.

Перед хребтом Дмитрий остановил караван.

— Надо переждать непогоду…

Своим помощникам, Карпу и Мань Уляку, приказал:

— Берегите стадо! Не пускайте в горы!

Оленей задержали в березняке под вершиной Хащьсяхль и там же устроили временный лагерь, чтобы переждать непогоду. Намеченное место для отела находилось за хребтом, на западном склоне. Перевалить Урал мы должны только в ясный день.

— В пургу всех важенок растеряем, — объяснил Дмитрий. Весна настойчиво гналась за нами из тайги. Метель вскоре прекратилась, выдался желанный солнечный день. Над Уралом открылась бездонная синева. Снега слепили глаза. На голых буграх хребта первыми оттаяли каменные россыпи. Среди них белыми мотыльками запорхали куропатки — они не спешили сбрасывать свой зимний наряд.

И уже на пути к самому хребту мы издали увидели в стаде несколько маленьких крошек, еле семенящих за самками, — появились первенцы-оленята.

Перевалили хребет в той части, где он имеет самый низкий прогиб, — вблизи истока реки Северной Сосьвы. С этой седловины просматривались оба склона Урала: на северо-востоке маячил массив «священной» горы Ялпингнёр, а на западе, за Печорой, возвышался вулкановидный Койп.