Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

— Ребята, а где же малыш? — первым вспомнил о джейранчике Ашир.

Посмотрели вокруг — нигде его нет. Поискали — не нашли. Решили, что успел убежать детеныш, хоть и мал — едва держится на ногах. Стали решать, что делать с барсом. Четверо выволокли его на тропу. Тащили и приговаривали: «Вот Набат-дайзе хороший подарочек будет!» А убитую джейраниху оставили, немного оттащив от родника. И только было отошли от нее, как откуда-то появился и подбежал к ней, жалобно блея, ее малыш-джейранчик. Ашир кинулся к нему, чтобы поймать, но малыш и не думал спасаться бегством. Вместо того чтобы бежать, он полез к мертвой матери, начал искать вымя. Ашир взял его на руки, и больно сделалось сердцу охотника.

— Эх, бедняга-бедняга, — пожалел он малыша. — Что же с тобой теперь делать? Оставлять тебя здесь нельзя — сразу звери растерзают. Придется взять тебя домой, будете играть с моим малолетним сыном.

Охотники вновь поднялись в гору, к месту засады. Кто-то догадался посмотреть на соседнюю вершину, где полчаса назад стояли архары. Теперь там от них и следа не осталось; ясное дело — унеслись быстрее ветра, услышав выстрелы. Пришлось возвращаться в лагерь.

Когда спустились, Ашир принял решение — шкуру с барса снять, погрузить на осла и отправить с добычей в аул двух подростков. Один будет погонять осла, а другой джейранчика понесет.

Нашлись среди джигитов мастера по освежеванию туш: туркмены сызмальства эту науку усваивают — частенько в аулах то в одной кибитке, то в другой барана режут. В войну, конечно, баранов мало резали — не было их почти ни у кого. Но все равно, как снять шкуру, любой подросток знает. Вот и содрали с хищника-барса его пятнистую шкуру, потом подсушили малость и взгромоздили на спину осла. Взгромоздили, да не подумали, как этот обычно спокойный и покорный лентяй отнесется к столь необычной ноше. А осел, почувствовав на себе зверя, принялся поначалу взбрыкивать задними ногами — все норовил сбросить, а потом как задал стрекача — только его и видели. Джигиты кинулись за ним, чтобы поймать, а он — в пески. Все дальше и дальше уходит. Через час вовсе с глаз скрылся. Послал Ашир за ним джигитов, чтобы во что бы то ни стало догнали, иначе пропадут и осел и шкура.

Джейранчика Ашир отправил к себе домой в аул. Велел юнцу, который понес детеныша, чтобы отдал его жене Ашира, а та накормила бы его козьим молоком. Джигит унес малыша и сделал все, как его просили. А что касается сбежавшего осла, тут трагедия. Те ребята, которые отправились на его поиски, нашли на третий день обглоданный ослиный скелет — съели беднягу волки, а кости обглодали шакалы. Шкура же барса осталась целой, видно, из-за запаха, исходившего от нее, — запаха могучего хищника — не тронули ее шакалы.

Ашир разделил свою бригаду на три группы — каждая ушла в своем направлении. Начался долгий и нелегкий сезон охоты. Сейчас, по прошествии многих лет, Ашир-ага и не помнил, как доставались ему архары. Помнил лишь, что когда он возвратился в аул, то не порадовалась небольшой охотничьей добыче председатель Набат-дайза. Вызвала она Ашира к себе в контору, принялась стыдить:

— Эх, Ашир-Ашир, а еще снайпер-фронтовик! Если ты и дальше так «метко» будешь стрелять, то наши бойцы в госпиталях поумирают с голода.

Аширу ничего не оставалось, как похвастаться убитым барсом.

— Набат-дайза, — сказал он с достоинством. — Но разве беззащитные животные украшают стрелка-фронтовика? На войне я убивал зверей-фашистов, поэтому и здесь, в тылу, начал с хищников. Вы подождите немного — сейчас вернусь…

Ашир возвратился, бросил к ногам председателя белую в темно-коричневых пятнах шкуру. У женщины от удивления и радости даже глаза засияли, разрумянились щеки. Она потрогала Руками шкуру, потом села на нее.

— Ашир, подари мне барсову шкуру! — попросила женщина.

— Берите, Набат-дайза, какой может быть разговор! — Ашир приподнял лапу зверя и положил на плечо председателю.

— Я тоже в долгу не останусь, принесу подарок, которым я тебя отблагодарить хочу за шкуру.

Набат-дайза удалилась и вскоре вернулась с охотничьим нарезным ружьем английской марки. Подала его Аширу. Он даже растерялся:

— Это вы мне?

— Да, Ашир… Из этого ружья стрелял мой муж. Он погиб в сорок первом, ты знаешь. Ружье очень хорошее, муж всегда хвалил это ружье.

— Спасибо, Набат-дайза, — поблагодарил Ашир.

Дома тоже радость. Малыш-джейранчик, пока Ашир был в горах, совсем привык к жене и сыну Байлы. Прыгал, резвился, бодаясь, хотя и рожек у него еще не было. Байлы визжал и смеялся от счастья, все норовил погладить джейранчика. А малыш не сопротивлялся — совсем ручной. Убегал он от людей, только когда слышал блеянье козы в загоне. Джейранчик, подпрыгивая, несся к ней и лез под ноги, к вымени. Коза охотно принимала чужого малыша, лизала его палевую шерстку и ревниво смотрела на людей большими масляными глазами, словно хотела сказать: «Мой же он, чего вы его к себе тянете?»

Байлы шел седьмой год, он уже учился читать. И прежде чем раскрыть букварь, он обнимал за шею своего любимчика, а потом уж заглядывал в книгу и читал по слогам: «Ма-ма, па-па».

Джейраненок тыкался мордочкой в букварь, словно сам хотел научиться, и Байлы от радости заливался колокольчиком. Кричал, смеясь: «Смотрите, смотрите — он тоже читает!»

Ашир побыл дома, пока вместе с бригадой строил себе мазанку. Он, конечно, сам сооружал ее, парни-подростки лишь помогали ему. А когда дом был готов и семья переселилась в него, Ашир вновь повел джигитов-охотников в горы. Теперь они уже знали все архарьи тропы, да и стрелять метко научились. Охота проходила удачно. Сам Ашир из нового ружья стрелял без промаха, так что вторая вылазка в горы оказалась рекордной: до весны бригада сдала в сельпо, а оттуда в госпитали несколько десятков туш архаров и джейранов.

После той удачной охоты бригада Ашира месяца два занималась перевозкой шерсти с пастбища. Работа, конечно, не охотничья — джигиты стыдились ее. Но война есть война, рук мужских не хватает. Старикам, детям и калекам-фронтовикам приходилось заниматься не только стрижкой овец и перевозкой шерсти, но и уборкой овощей. Пропадая с утра до ночи в поле, юнцы вздыхали, ожидая того благодатного дня, когда вновь возьмутся за ружья и отправятся за дичью.

Наконец день этот пришел: Ашира пригласила в контору Набат-дайза, сказала наставительно:

— Ну что, мерген, отдохнул как следует, пора и за свое дело браться!

— Не отдыхал ни одного дня. Все время в поле…

— Знаю, знаю, это я так, в шутку. Сейчас, конечно, не до отдыха. Вот война закончится, побьем фашистов, тогда и отдохнуть можно будет. А пока так. Иди к бухгалтеру получи деньги и отправляйся со своей бригадой в Ашхабад. Купите билеты, сядете в поезд, доедете до Чарджоу, там пересядете на пароход и плывите до самого Нукуса. Зайдешь в райисполком — там скажут, чем вам заняться.