Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

…Это море, Северное море, и на этот раз оправдывает свое название. Апрель, весна в разгаре. А над водой висит пелена серой мороси, и небо в клубящихся серых тучах опустилось так низко, что ощущение простора исчезло. На палубе холодно. Ветер пробирает насквозь. В скулу парохода размеренно шлепает крупная зыбь.

Неуютно в такую погоду наверху. А как только придем на место — и не увидишь его, моря, ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером: промысел! И к тому же как-то уже не воспринимаются красоты моря, когда из него черпаешь рыбу и покрыт с ног до головы ее чешуей, слизью, кровью.

Вроде бы выходим из полосы непогоды. Небо все еще хмурое, но сквозь тучи жемчужно просвечивает солнце. Ветер утих, и вода будто загустела — тяжелая, маслянистая, она быстро гасила кильватерную струю.

С шестнадцати ноль-ноль на штурманской вахте старпом Евгений Дмитриевич Абрамов. Стало быть, можно потолкаться на мостике, посмотреть карту, а то и поболтать, если он в духе. Вообще-то, и другие штурманы ничего не имеют против «посторонних» в рубке, но старпом особенно общителен.

— Гебридские острова, — кивнув в сторону левого борта, сказал он. — Иди-ка, студент, спать (он всех подчиненных называет студентами). Начнется молотьба — не до того будет.

По борту высились сизые, синие скалистые горы; их мощные обрывы, уступы, острые пики и массивные округлые вершины внушали прямо-таки благоговение и робость перед этим могучим созданием природы. На уступе утеса, у самого обрыва, торчала белая башенка маяка и рядом два аккуратных домика. Трудно было представить, что на скале жили люди.

— Так как, Евгений Дмитриевич? По-вашему, рейс получится?

Старпом усмехнулся и повторил:

— Иди-ка, студент, спать.

— Приготовиться к постановке трала! — скомандовали по трансляции. И добавили: — Кажись, что-то есть…

Все — матросы, машинная команда, комсостав, те, кто на вахте и кто от нее свободен, — сейчас на палубе, наблюдают, ждут. Шустро, несколько суетливо — еще не втянулись, не сработались — орудуют тральцы. Скользнул по слипу в густую, тяжелую воду ком трала, загудела лебедка, разматывая ваера.

Быть может, придется тащить трал два-три часа. Но никто не уходит. Каким будет первый трал? Первый хороший трал предвещает удачу.

Солнце в утренней дымке, подымающейся от воды, — тусклое, бледное, на него можно смотреть, не щурясь. Потеплело. Сидя на тюке запасного трала, принайтовленного к бортовому ограждению, покуривая, можно ждать сколь угодно долго. Но лучше бы побыстрее. Если недолго, значит, действительно там что-то есть. А когда трал волокут несколько часов, это плохо, просто экономят время: чего же подымать пустой трал на борт?

Кто-то, вернувшись из рубки, от штурманов, сообщает: отличные, большие заходы! Правда, эхолот может зафиксировать что угодно — скатов, кальмаров, планктон: он их от рыбы не отличает. Но все-таки…

Нет, уж лучше не верить всем этим сообщениям! Потому что столько бывает обнадеживающих, и все напрасно. Однако легко сказать: не верить! А попробуй не прислушиваться к тому, что говорят вокруг. Говорят много и все об одном:

— Нам бы тресочки, да чтоб для филе годилась…

— Да уж не до хорошего, хоть бы какой ни на есть скумбрии взять!..

Вспоминают прошлые годы, когда рыба словно взбесилась — неделя за неделей, месяц за месяцем шла сомкнутым строем. То были действительно уловы! А теперь?.. Но тут — команда:

— Приготовиться к выборке!

Разговоры враз оборвались, все насторожились, вытянули шеи.

Свет внизу, в цехе, — это видно в сходной люк — померк: дали питание на лебедку. Она пронзительно взвывает в напряженном усилии. Ваера, толстые металлические тросы трала, скрипнули, застонали, зазвенели.

…Мокрый слип дымится, парит от трения ваеров. Показались траловые доски — по форме как рыбьи чешуинки: выпуклые, округлые. Они как бы распирают горло трала.

Стоп лебедка!

Матрос хватает джильсон — трос с крюком на конце, наброшенный на один из боковых барабанов лебедки, — и бежит к слипу. Теперь, когда показались первые метры сетного полотна, его будут тащить перехватами, попеременно подтягивая то правым, то левым барабаном лебедки.

Посмотреть сейчас на матросов-тральцов со стороны — мечутся как угорелые. Если уж пошла рыба, не зевай! Используй каждую секунду, потому что секунды эти делают рейс. Ведь рыбак не только ловит, но и ищет, причем иногда месяцами.

Джильсон, проскакивая на барабане, стучит, извлекая из массивной, намертво вцементированной в палубу лебедки тонкий, чуть слышный нутряной звон. Этот звон очень волнует присутствующих: лебедка звенит от натуги. Одна рыбешка, запутавшаяся в крупной ячее горловины, другая… А дальше — столько, что рябит в глазах.

Когда из воды показался мешок трала, все разом ахнули: тугая длинная кишка сплошь набита синевато-фиолетовой скумбрией.

Еще мешок не поднят на палубу, еще заводят гаки бортовых лебедок, а вахта обработчиков уже покатилась вниз по трапу, в цех. Теперь только успевай поворачиваться!

…Надо бы подождать минут десять, чтобы рыба заснула, а то она спрыгивает с ленты конвейера, выскакивает из противней. Но где там ждать, когда мастер Юра Матвеев носится по цеху с криками, с воздетыми вверх кулаками.

Витя Ембахтов, первый номер на забивке, — парень спокойный, невозмутимый. Его напарник нервничает, не удается ему донести до весов полный противень. Ембахтов помогает ему, приговаривая:

— Успеем, не дергайся…

Палуба цеха завалена рыбой. Никто ее не поднимает — некогда.

Без привычки на забивке не выдержишь темпа. А привыкать приходится в каждом рейсе: не то что теряются навыки, сноровка — просто необходимо втянуться, войти в другой, более учащенный, чем на берегу, ритм. Но Ембахтов ухитряется улучить минуту-другую, чтобы помочь напарнику. Потому что тут как у альпинистов: средняя скорость та, с которой идет отстающий.

Движения Ембахтова расчетливы, выверены. Хватает противень, делает пару шагов к «телеге». (Это нечто вроде металлического стеллажа, в котором зажимаются противни; он передвигается по подвесной дороге.) Ембахтов с маху забивает противень в ячею и [тут же делает два шага назад.

Иногда, ухватившись за тавр подвесной дороги, подтянувшись, он забивает погнувшийся противень ногами: не станешь его выпрямлять сейчас, это потом, когда будет передышка.

«Телега» забита; дверь рефрижераторной камеры, массивная, как в бомбоубежище, откатывается в сторону. Пронзительно, тонко визжит пневмотурбина Гены Орлова. Еще полтонны «заморозки» поехало в камеру.

В другом отсеке цеха, на выбивке, в это время берут рыбу из другой камеры. Из ее растворенной двери вырывается белое морозное облако. Там свист вентиляторов, смерч инея, ледяной крупы. «Телега» подана. Противни намертво вмерзли в ячеи, они от мороза сизые, с перламутровым отливом. Их бросают в ванну с горячей водой, чтобы отстала крышка, срывают ее, ударом об оцинкованный стол выбивают брикет и толкают его в ванну с холодной водой, чтобы образовалась тонкая ледяная корочка, предохраняющая продукцию от окисления, порчи. А там уже брикет подхватывают упаковщики.