Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

Очень это ловкие ребята. Оба, и Степа Никитюк, и Саня Венков, плавают десяток лет, знают дело. Они не дадут тебе спуску даже тогда, когда ты вконец зашился. Так оно и Должно быть. А все же иной раз обидно. Но держишься на нервах, на самолюбии.

Хватаешь продолговатый короб, набрасываешь шпагатину, двумя движениями делаешь узел, второй веревкой обвязываешь с другого конца. (Связка шпагата висит над головой, разобранная, расчесанная.) Толкнешь короб по желобу в трюм, а по отполированному железу упаковочного стола уже скользит следующий.

Одно неловкое движение — шпагат запутался, порвался и около тебя уже два-три короба. Тогда в минутный промежуток времени, пока отгоняют пустую «телегу», подкатывают новую, кто-то вместо тебя таскает за пневмомашинкой шланг сжатого воздуха, а ты торопишься управиться, и очень у тебя нехорошо на душе, потому что даже в этот маленький перерыв у каждого свои обязанности.

Но на сей раз вроде заминка от меня не зависит. На чем свет стоит ругается глазировщик: уже несколько брикетов развалились у него в руках на куски. Плохо дело. Зато можно выпрямиться, растереть онемевшую поясницу. Саня Венков уже перемахнул через стол, побежал на забивку. Оттуда навстречу мчится Ембахтов.

— Вы, что ж, — бушует Венков, — хоть до четырех-то считать умеете?

— Кто? Мы? Это вы, светлые головы!

Витю Ембахтова трудно вывести из себя, но и он накаляется.

Юра Матвеев, рыбмастер, кидается к журналу, листает его лихорадочно. Ничего не сумев понять, бросает журнал и хватается за голову.

А дело все в том, что кто-то на забивке или выбивке перепутал порядок очередности заполнения и разгрузки камер. По журналу рыба, из-за которой и разгорелся сыр-бор, находилась в камере два часа, а по существу она и холода не почувствовала.

Послали за технологом. Помощник капитана по производству Виктор Кузьмич Крутиков — человек солидной комплекции, но прибежал резвой трусцой. Быстро во всем разобрался, и «телегу» с сырой рыбой закатили в камеру, а вместо нее взяли другую. Прерванная работа возобновилась.

Тяжелая работа, — что и говорить. Может быть, поэтому матрос из «сорокотов» — так называют на флоте тех, кому около сорока, — держится с особой уверенностью и достоинством. Он уважает себя, потому что знает: не даром ест свой хлеб — работает больше и тяжелее многих других.

Часы на переборке показывают, что до конца вахты час тридцать четыре минуты. От бункера, перекрывая шум транспортера, лязг противней, несутся крики. Вдруг транспортер умолкает, и Гена Орлов, выбежав в проход, сообщает:

— Все, шабаш! Нет больше рыбы!

То есть как нет? Куда же она делась? Что там, на траловой, случилось?

Надо еще подобрать остатки, некогда бежать наверх, а ребятишки у бункера уже освободились, кинулись на траловую. Их долго нет, но вот появляются:

— Все! Нет рыбы! Как отрезало!

Вот те и на!..

Я замаркировал последний короб крест-накрест — знак трюмному, что последний, и выпрямился. Ребята уже собрались в кружок, встревоженно шумят, переругиваются с технологом, который оправдывается, хотя, конечно, не виноват, что бункер пустой. Вероятно, думает: пусть успокоятся, а меня не убудет. Судно не коммунальная квартира, здесь делают одно общее трудное и важное дело, так что, если и поругаются, все равно остаются друзьями, товарищами. Виктор Кузьмич сам был матросом, консервщиком, рыбмастером, теперь технолог.

И тут в цехе замечают «мотыля», то есть моториста. Он озабоченно что-то высматривает, крутит головой. В руках у него черная табличка — эдакая школьная доска в миниатюре. Найдо на переборке какую-то зацепку, он вешает эту табличку и, отступив, склонив голову набок, оценивает, не криво ли, хорошо ли.

— Мужики! — проникновенно обращается он. — У нас, у машинной команды, к вам просьба! Не сочтите за труд: вот здесь, на левой половинке пишите, сколько дней прошло, а здесь, на правой, — сколько тонн заморозили! А?

Лучше бы ему оставаться в «машине». Вначале исчезает он, а вслед ему летит с любовью сделанная табличка.

— Уже арифметикой занялись! — объясняет свой поступок Венков. — Это ж надо! Как на подвахту выходить — нога за ногу цепляется, а тонны подсчитывать — их дело!

Это только начало. Если пойдет рыба, тут уже точно голова распухнет от их вычислений. Разговоры в столовой о тоннах, расценках, тарифах иной раз прямо-таки выводят из себя. Однако удачу дразнить не следует — это известно! Если везет, надо делать вид, что так оно и должно быть, что тебе безразлично, сколько подняли, каким будет следующий трал. А из «машины» не видно, как рвутся тралы, каково ее, рыбу, сортировать, когда она перемешана с морскими огурцами, скатами, прочей нечистью. Вот они и считают…

Но пока что работа закончена и неизвестно, когда последует продолжение.

На траловой палубе тоже уныние. Валера Азаровский зачищает «бульдозером» (этакой лопатой: черенок, а к нему чуть наискось прибита плашка) «карман» — выгородку над люком бункера.

— Нет в жизни счастья! — говорит он и в сердцах бросает «бульдозер». — Гляди, куда пришли! И рядом-то никого нет! Только вот эти, с удочками…

Действительно, на горизонте два-три судна. А рядом с небольшого мотобота ловят на переметы четверо в ярких, цвета апельсина, роконах. Должно быть, англичане или ирландцы, если судить по названию суденышка: «Seagull» — «Чайка». Им-то что, наловят себе на уху и домой!

Один из них, стоя лицом к нам у борта, кусками рыбы наживляет снасть. Покончил с этим, кинул ее за борт и поднял голову. Машет рукой, приветствует. Обернулся к своим, что-то сказал им, те тоже оторвались от работы и тоже салютуют нам. Как на душе ни скверно, надо ответить людям. Привет, привет!

Ну, так что же делать? Видно, ненароком зацепили случайный косячок, а теперь ищи-свищи…

Вторую неделю полощем трал; как только заслышим гудение траловой лебедки, бежим наверх смотреть: вдруг в этот раз повезет? Но, видно, удачливых среди нас меньше половины: опять достали «пустыря».

Роба новехонька, как со склада. А ведь перед выходом в рейс нам обещали, что, если будет плохая обстановка на промысле, переменим место, не станет нам берег в этом препятствовать. Что-то не спешат выполнить обещание…

…Сменившись с вахты, я пошел к Юре Назарову, начальнику радиостанции. Вообще-то, кроме капитана, первого помощника и помощника по производству, все остальные в радиорубке — «посторонние» лица, которым вход воспрещен. Но табличка на двери — для самых робких.

О том, что нас ждет впереди, Назаров, конечно, знает больше других. Естественно, в свободную минуту стремишься к нему: как долго еще топтаться на этом пустом месте?