Винсент Эри - Крокодил

Хоири пошел в дом для мужчин; Севесе был уже там. Все, кто охотился на крокодила, должны были пожить некоторое время отдельно от своих жен идетей. Тем, кто вонзил в крокодила копье или даже только дотронулся до него мертвого, полагалось недели две жить отдельно. Те же, кто вскрывал крокодила и дотрагивался до содержимого его желудка, должны были жить в доме для мужчин, дольше.

— В этом горшке кое-что еще осталось, — сказал Севесе, — так попей-ка, сынок. Цвет как у чая, но на самом деле это не чай, а сок одной травы, которая убивает все плохие запахи. Если не выпьешь ее, за тобой могут начать ходить злые духи.

Опять и опять Севесе повторял сыну:

— Нужно, чтобы ты понял и запомнил все, чему я тебя учу, от этого будет зависеть очень многое. Посмотри, вон мне уже сколько лет, а руки и ноги у меня такие же сильные, как прежде, и спина совсем не горбится. Если и ты хочешь остаться таким в моем возрасте, нужно, чтобы ты был силен духом.

К концу третьей недели пост кончился у всех мужчин. В память о погибшей жене Хоири его семья зарезала шесть свиней. Жены и дети тех, кто, рискуя жизнью, искал ночью, в темноте крокодила, пришли вместе с ними и все съели.

— Ну, сынок, — сказал Хоири отец, — не знаю, где мы возьмем свиней для односельчан, если такая беда приключится у нас в семье еще раз. Если же мы не дадим им свиней или дадим, но мало, мы будем терять и терять наших близких одного за другим.

Хоири не знал, что на это сказать, и заговорил о другом:

— Отец, был какой-нибудь толк оттого, что ты лег спать не поужинав [16] По представлениям папуасов, это помогает узнать во сне то, что другими способами выяснить не удается. ?

— Когда?

— В ту ночь, когда мы принесли домой черепа.

— Ах, тогда? Да, конечно. Ты просто не поверишь: оказалось, что один череп — женщины из Тапалы, а другой — мужчины из Кукипи. Оба погибли больше пяти лет назад. Ты заметил, что нескольких зубов у крокодила не было? Этот крокодил был очень старый, черепа в сетке у него только для отвода глаз. Им как раз такой крокодил лучше всего и подходит.

— Но почему им была нужна моя жена, а не какая-нибудь другая женщина? — спросил Хоири с тоской.

— Они мстили за двух колдунов, которых мой брат убил несколько лет назад. Ему повезло: он пришел домой, как раз когда они собирались утащить его жену.

Хоири заскрипел зубами. Как хорошо было бы, если бы оказалось, что своим топором он убил одного из этих колдунов!

Через несколько недель после этого Севесе однажды остановил сына и сказал:

— Похоже, что ты не слишком хорошо работал тем топором.

— Когда, отец? У меня только один — им я рубил крокодила.

— Да, сынок, про это я и говорю. Кое-кто из наших односельчан только что вернулся из Керемы, так они выдели там человека с очень большой раной в плече, и санитар сказал, что он выздоравливает.

Хоири тяжело вздохнул.

— Так, значит, колдун еще живой и Миторо сейчас в его руках! Ублюдок — не иначе как мать зачала его от собаки! — сжимая кулаки, пробормотал он.

Большая часть огородов Хоири заросла сорняками — на некоторых только по банановым листьям можно, проходя мимо, догадаться, что здесь был огород, А ведь когда Миторо была жива, люди глаз не могли оторвать от этих же самых огородов, такие они были красивые. «Да это просто позор, — говорили ему люди, уже побывав у него на огородах и вдоволь набрав там себе молодых побегов банана и сахарного тростника, — смотреть, как обирают твой огород!» Но он сам часто предлагал им: «Верите что хотите, все равно сорняки погубят».

Не то чтобы у него вдруг совсем пропало желание работать на огородах — как-никак он эту работу любит, и не меньше, чем ее любила Миторо. Но все-таки из них двоих больше времени прополке отдавала она, и она всегда знала, на каком огороде лучше поработать сегодня. И, глядя на их огороды, односельчане видели, какие они с Миторо сильные и трудолюбивые. Мужа осуждают больше, чем жену, и Миторо, сама о том не думая, делала все, чтобы показать остальным: Хоири не хуже любого другого мужа у них в селении. Ей не надо — было целовать его каждую минуту — он и без этого знал, что она его любит. Она делала все для того, чтобы люди его уважали.

И он тоже любил ее и ценил. Это для нее расчищал он землю под огороды; зато большая часть того, что потом на них вырастало, появлялась там благодаря труду ее рук. Стоит прсмотреть на огороды — сразу вспоминается она и начинает щемить сердце.

Но все же почему тоска по Миторо охватывает его каждый раз, как он увидит надрез, сделанный ее ножом на дереве, или золу какого-нибудь из костров, на которых она готовила пищу? Наверно, это из-за того, как она умерла: вон уже сколько времени прошло, а он до сих пор так и не смог ее похоронить в земле.

Не может быть, чтобы не было на свете колдовства сильнее, чем у колдунов, которые отняли у него жену! Может, человек с такой силой есть даже и у них в селении. Интересно, кто бы это мог быть? Когда он был маленький, называли многих, но тогда их имена ничего для него не значили. А что, если он сделает так: положит голову на ладони и пальцами оттянет кожу лба вверх? Ну-ка еще раз, еще и еще, и каждый раз вспоминать, вспоминать изо всех сил! Нет, ничего не вспоминается. Надо поговорить с Меравекой — с отцом неловко, расстроится.

— Денег или дорогих вещей у меня нет, — продолжал Хоири, — но кое-что в жестяном сундучке у старика колдуну бы наверняка понравилось. Например, большие надлокотные браслеты из раковин — мы их выменяли у моту, в наших краях такие большие встретишь редко. И еще большой кусок парусины. Неужели за такие вещи нельзя выкупить назад чью-то жизнь?

Меравека только что вошел в элаво — в тот, который йринадлежал роду их с Хоири отцов. Он все еще дышал прерывисто: ведь подниматься пришлось по тридцатифутовой лестнице. У этого, как и у остальных элаво, на одном торце стены не было. Домом владели сообща все, мужчины рода. Каждое дело, о котором говорили внутри его, касалось всех взрослых мужчин. Здесь открыто высказывались обиды и огорчения.

Из-за того, что передний торец был открытый, дом, если смотреть на него с земли, выглядел как огромная свинья с разинутым ртом, готовая проглотить кого и что угодно. Люди, когда стояли на площадке наверху, снизу казались вдвое меньше, чем на самом деле. Площадка эта (по сути дела, продолжение пола) была на той же высоте, что и крыши хижин.

Солнце сейчас стояло прямо над головой, но дом был очень длинный, и внутри царил полумрак. Садясь, Меравека посмотрел туда же, куда смотрел двоюродный брат. Ничего особенного он не увидел — все те же безлюдные улицы, серые коньки крыш и вечно голодные собаки.

— Я не знаю у нас в Мовеаве никого, кто владел бы такой силой, — сказал, будто разговаривая сам с собой, Меравека. — Но даже если бы я или ты знали о таком человеке, обратиться к нему прямо мы бы с тобой не могли. Пришлось бы делать все через старших, таких же по возрасту, как наши с тобой отцы. Языки у них хорошо подвешены, и они, старшие, знают, как обсуждать такие дела. Для этого нужно терпение — они долго ходят вокруг да около, и если становится понятно, что им ответят отказом, то они даже не заговаривают о чем хотели.