Винсент Эри - Крокодил

Хоири знал: просить о помощи отца в этом случае бесполезно и точно так же обстоит дело с отцом Меравеки.

— Ты, может, думаешь, — продолжал Меравека, — что такие люди исчезли совсем?. Это не так. Просто теперь о них не говорят вслух и не обращаются к ним за помощью — боятся, как бы не узнали миссионеры и администрация.

— Но что для них, миссионеров или врачей, в этом плохого? Уж если говгрить правду, такой колдун помогает побольше, чем врач или миссионер. Ты посмотри только, что получается: администрация и миссионеры запугали колдунов и те попрятались, однако делать для людей то, что делали колдуны, они не могут. Чем администрация и миссионеры помогли нашей семье з ее горе? На плече у патрульного полицейского всегда винтовка, как палка у калеки. Только калеке палка нужна, а винтовка для полицейского — бесполезная ноша из металла и дерева. Сколько раз мы, когда плыли вверх по реке, видели крокодилов, но полицейские только качали головами.

— А миссионеры молятся, просят господа принять душу умершего в свое царство, — сказал Меравека, уже понимая, что хочет сказать двоюродный брат. — Но какой от этого тодк? Ведь это ее вернет погибшего его близким.

Нет, ничего не придумаешь! Такое бывает только в страшном сне: вот он, враг, прямо перед тобой, но, как ни бьешься, дотянуться до него не можешь, сколько ни размахивай дубинкой или копьем. Хочешь шагнуть к нему, а ноги тебя не слушаются — крепко связаны; или ты на чем-то скользком-прескользком, а единственный человек, который может помочь тебе одолеть врага, стоит и зло ухмыляется. От ярости ты готов откусить себе язык, а он на это смотрит и радуется, закатывается смехом, будто хочет сказать: «Ну что же ты не откусываешь?»

Что это? Там, у реки, толпа, и все галдят. Почему столько народу собралось? Возвращаться с огородов и рыбной ловли вроде бы еще рано. Отсюда, хоть они с Меравекой и высоко, не разглядишь, что такое там происходит. Столько людей собралось и так быстро! Может, там дерутся или еще что-нибудь? Сколько они с Меравекой живут в селении, а такого не видели.

Больше всего в толпе детей и женщин, и они окружили нескольких мужчин — трудно узнать кого именно, каждый оброс густой бородой. Глаза у мужчин глубоко запали, а щеки втянуты и скулы сильно выдаются — такой вид бывает, когда щеки мокрые. Губы такие же черные, как их кожа. А сколько мух вьется! А вон на земле у ног этих людей скатанные циновки — какие они старые и грязные! Да ведь… эти люди уже несколько лет как уехали на заработки в Порт-Морсби! И такими вернулись? Ну и ну! Это очень странно. Обычно человек, который проработал несколько лет в Порт-Морсби и вернулся домой, расхаживает по селению с важным видом. В воздухе вокруг него плавает запах белого человека, и односельчане, когда проходят мимо, стараются вдохнуть побольше такого воздуха. Девушки хотят, чтобы он посетил их постель и оставил хоть немного этого цветочного запаха на их циновке. Рами у такого человека не гнется, она шуршит, как сухие листья, и, если он снимет ее с себя и поставит на землю, рами будет стоять. А когда человек садится, коленкор, из которого она сделана, немножко трещит, будто что-то ломается.

Толпа начала редеть: родственники обступали прибывших и уводили их домой. Кучками стоят женщины, лица у них, кажется, взволнованные, губы крепко сжаты каждая, конечно, старается вообразить то, о чем сейчас услышала. Женщины плохо представляют себе, что такое далеко и что близко: некоторые из них думают, что от Мовеаве до Порт-Морсби всего один день пути, а другие — что целый месяц. До чего же удивленные лица у них были, когда он, Хоири, им рассказывал, что они с отцом плыли туда на лакатои больше двух недель, а ведь лакатои плывет куда быстрее, чем идет человек! Лакатои не нужно взбираться на горы, брести через вонючие болота или переходить вброд множество рек, где оглянуться не успеешь, а тебя уже схватил и растерзал крокодил, — ведь лодок там нет, переплыть реку не на чем.

Отец, когда Хоири его разыскал, лениво жевал бетель — было видно, какое он получает от этого удовольствие.

— Да неужели? — воскликнул Севесе, когда услышал о людях, которые прошли пешком весь путь от Порт-Морсби до Мовеаве. — Быть того не может! Сейчас туда и оттуда ходит много судов, некоторые принадлежат торговцам, другим администрациям, а несколько — миссиям. Идти пешком незачем, разве что у тебя совсем нет денег. Кто-нибудь из наших родных среди прибывших есть?

— Да, Лаваи Опу. От его брюшка мало что осталось. И еще один, но его, когда мы были в Порт-Морсби, я там не видел.

— Узнать, кто он, нетрудно, — сказал отец. — Но пока докучать нашему родственнику мы не станем — если и пойдем к нему, то не сегодня. А сейчас пробегись до хижины Суаэа и посмотри, как там мой тезка. Не спрашивай, нужны ли им бананы или какая-нибудь еще зелень с огородов: разумные люди не спрашивают, а сами замечают все и поступают как нужно.

Хоири все еще был в траурной одежде, однако носил он ее до сих пор потому, что хотел этого сам, а вовсе не потому, что на этом настаивали семья или селение. Селению было безразлично. У семьи Миторо на него тоже не было никаких прав, но все равно он ходил к ним так же часто, как к тете. Было трудно сказать, изменилась ли его любовь к Миторо. Холмика с крестом, где было бы написано ее имя, на семейном кладбище до сих пор нет. Будь там ее могила, он мог бы судить о своих чувствах к ней по тому, насколько прилежно выпалывал бы он траву над ее грудью; если бы он не давал траве пустить в ее груди ни одного корня, если бы у него было такое чувство, будто этот корень прорастает в его собственную грудь, это был бы верный признак, что он по-прежнему крепко ее любит. Все в Мовеаве говорят, что ему следует жениться снова — тогда маленькому Севесе, когда тот подрастет, будет кого называть матерью. Но если он, Хоири, послушается их и женится, те же самые люди станут говорить о том, какой он слабый. Скажут, что с Миторо он обращался хорошо только за то, что от нее получал, и даже года не смог прожить без женщины — обязательно, видите ли, ему нужно, ложась в постель, чувствовать женщину у своего живота.

— Поосторожнее ходи ночью в этой черной одежде, — напомнила тетя Суаэа.

— Да, тетя, ты права. Я, когда к вам шел, едва не налетел на девушку. Кто она, не разглядел — мокрая и блестящая, от нее даже отражался свет очага из соседней хижины. Чуть не выколола веслами мне глаза.

Тетя Суаэа пододвинула к себе поближе свою веревочную сумку — там, внутри, был мешочек для бетеля.

— Я о другом, — сказала она, — смотри, как бы на тебя кипятком не плеснули.

— Ты права. — И он кивнул, показывая, что с ней согласен. — Меня и так чуть было не окатили грязной водой с рыбными очистками.