Андрей Геращенко - Пронзая время

— Всё кончено, Степан. О, как я тебя ненавижу — я не хочу умирать! Я расскажу, где ты припрятал награбленное.

— А сам хоть знаешь, где?

— Догадываюсь…

— Сволочь ты, Фрол, только этим жизнь свою ты не купишь, разве что смерть отсрочишь.

— Ненавижу!

— Дурень ты — вспомни, какие с тобой рядом были люди, вспомни их лица…

— Ненавижу, — в исступлении шептал Фрол.

Он тяжело дышал, воздух с хрипом вырывался из его перекрученного на дыбных ремнях тела. Фрол с наслаждением прижимался к холодному земляному полу подвала.

— Терпи, братишка, за людей, за правое дело страдаем, — пытался я утешить брата.

— Ненавижу — всё из-за тебя! Из-за тебя страдаю, принимаю смертельные муки! Корнила всю семью вырезал, и твои невинно пострадали. Олёна, твоя жена, которую ты не любил. Гришка и младший…

— Замолчи, Фрол! — закричал я и пополз в сторону брата.

— Что, атаман, очнулся? — надо мной нависла тень заплечных дел мастера.

Я замер на полу.

— Ты — крепкий мужик! — палач беззлобно ткнул мне в бок носком сапога. — Такие мне ещё не попадались.

— Зато ты плох — были у меня ребята и покрепче!

Палач беззлобно рассмеялся:

— Я ж с тобой играюсь. Братец твой слабак — нет в нём твоей жилки.

— На сегодня хватит, — донёсся голос дьяка. — Вечер ужо, тринадцатый час [2] Шесть вечера. . По домам пора.

— Завтра тебя, антихриста, на площади четвертуют! — громко сообщил князь Одоевский.

Дьяки и оставшиеся бояре, словно стая лисиц, визгливо рассмеялись.

— Бунтовщик — сколько крови пролил невинной! — князь пошёл к выходу, пригнул в дверях высокую, горлатную шапку.

За ним потянулись остальные.

Подручные палача подхватили меня под руки и поволокли в другой подвал.

— До завтра, братишка, держись! — выкрикнул я, оглядываясь на беспомощно лежащего на полу Фрола.

Мне показалось, что он был без сознания.

Меня проволокли по коридору, и я услышал знакомый скрип дверей. Казалось, что прошёл не день, а целая вечность.

— Иди отдохни! — подручные хохотнули и швырнули меня вниз.

Тьма взорвалась алыми пятнами, и в который уже раз меня поглотило бушующее красное море…

…Среди ночи меня разбудил громкий стук в дверь, похожий на набатный колокол. Сон мигом пропал — встревоженный, я стремительно вскочил с лавки, сжимая в руках кривой турецкий ятаган.

В сенях появился караульный казак:

— Батька, срочные вести из Черкасска.

Я отбросил кинжал на лавку — верно, весть от Якушки Гаврилова. У нас был уговор, как уеду из Черкасска, чтобы он поднял голь и вырезал всех домовитых, а Корнея привёз бы мне в Кагальник.

— Веди! — крикнул я, набрасывая на плечи алый кунтуш.

В горницу вошёл незнакомый казак. Лицо его было вымазано грязью, кафтан разорван и заляпан кровью. Я нахмурился, предчувствуя дурные вести.

— Батька, домовитые поднялись первыми! — выдохнул казак, вытирая грязным рукавом лицо, и покосился на стоящий на столе ковш.

— Пей, — я протянул ему ковш с водой.

Казак жадно осушил деревянную корчагу.

— Говори, где Якушка?!

— Нет, батька, больше Якушки! — казак опустил голову, боясь смотреть мне в глаза.

— Говори! — закричал я.

— Его дома взяли — порубили на куски, живым не дался. Что осталось от него — в Дон кинули, — казак поднял голову и посмотрел мне в глаза. — Не его одного — многих порубили, живьём топили, сюда грозились дойти… Немногие схоронились… — виновато проговорил казак, вновь опуская голову.

В голове полыхнуло: «Нет больше Гаврилова Якушки — друга, брата названного ещё по персидскому походу». Я без сил опустился на лавку — пальцы нащупали холодную рукоятку ятагана и сильно сжали её.

— Ну, Корнила, заплатишь ты мне за всё, за всё заплатишь! — с ненавистью прошептал я.

Казак, глядя на мою руку, попятился к двери:

— Корнила кличет домовитых идти на Кагальник.

— Пусть идёт — встретим дорогого гостя! — я зло усмехнулся.

Отодвинув казака в сторону, в горницу просунулся Леско Черкашенин — он недавно вернулся из-под Самары. Вернулся один.

— Что случилось, атаман? — спросил он, разглядывая казака.

— Якушку убили. Корнила с домовитыми собрались нас навестить, — ответил я.

— Якушку? — не сразу поверил Леско и тяжело сел на лавку рядом со мной.

Я обнял его за плечи:

— Вот что, Леско, у меня три сотни казаков. Не казаки, а черти — прошли вместе со мной и огонь, и воду! Остаёшься с ними, а я сегодня же отправлюсь в Царицын, приведу оттуда людей, и вместе ударим на Корнилу — опередим крёстного. Калмыки тоже обещали прислать людей — пошли к ним казака.

Глаза Леско грозно заблестели:

— Щипанём Корнилу, чтоб голова отлетела, а с ним и других домовитых! Якушку порубили — видно, силу свою чуять стали.

— Продержишься, пока я не вернусь с подмогой?

— Продержусь, атаман — где наша не пропадала?!

Я встретился с ним взглядом… Господи, спасибо тебе за моих друзей-товарищей…

…Только после Крещенья вернулся я в Кагальник, привёл помощь: казаков, пушки… Никому это уже было не нужно… От Кагальника осталось чёрное пепелище, которое не смогла затянуть метель. Застывшие головешки торчали чёрными памятниками погибшим товарищам. Мой конь нервно заходил, вскрывая под снегом чёрные лунки пожарища. Я отвернулся от казаков и пришедших со мной черемисов. Обхватил лицо ладонями, чтобы они не видели, как исказило его горе. Почувствовал, как из прокушенной губы потекла тёплая струйка крови. Слизал языком — рот наполнился солоноватым, знакомым привкусом. Нет больше Леско Черкашенина, никого нет… Подняв коня на дыбы, я развернул его в противоположную сторону.

— В Черкасск, изведём домовитых! — закричал я. — Отомстим за погибших товарищей! Ну, Корнила Яковлев, держись…

К Черкасску я подступил с тремя тысячами конных и пеших, но окрепли домовитые, знали, пощады не будет, и не хотели сдаваться. Черкасск я не взял, метнулся и пробежал с зимними ветрами по казачьим городкам, что успели поцеловать крест великому государю. С домовитыми был один разговор — каменья в рубаху и в прорубь. Кажется, вновь стали возвращаться прежние порядки, но отравленной стрелой в спине сидел Черкасск. Домовитые надёжно укрепили город — обновили палисад, отремонтировали башни и раскаты. Колокольный бой с церкви Божьей матери часто заставлял домовитых покидать тёплые курени и бежать на стены. Мне нужен был крепкий тыл — я думал о новом весеннем походе, но казачью столицу так и не смог взять. Пришлось отослать людей в Царицын — мне нравился этот город, одним из первых ставший на мою сторону. Я хотел превратить его в свой оплот, форпост, от которого оттолкнусь весной в сторону Москвы. Стремился всячески помочь Петру Шумливому: присылал к нему огневой запас, людей, муку. Отослал в помощь Фрола с пушками. Дон затаился, домовитые стали гадать: «Жив ведьмак Стенька — ни пуля, ни сабля его не берёт, скоро вновь поход объявит, а мы подождём, торопиться не будем…»