Андрей Геращенко - Пронзая время

Иван, был бы жив, может, сидел бы сейчас со мной в царских хоромах и праздновали бы мы победу над царём-батюшкой и боярами. По улицам Москвы шли бы свободные люди… Не сумели мы донести до них казачью волю-свободу… Это Иван учил меня сабельному бою, с ним ловили чебаков со струга. Всегда рассудительный, прямой, за ним тянулись люди, и он мог повести их за собой, умел сказать и донести до них нужное слово…

…Поздняя осень 1665 года. Юрий Алексеевич Долгорукий связал казаков царским словом и заставил месить осеннюю грязь под Киевом в новой кампании против польско-литовского государства.

Весной и летом казак силён — он сполна может показать свою силу и лихость. Зимуем в своих куренях — не любит казак воевать в холодную пору. Воюет тогда, когда ему сподручно. Да только князю и его людям плевать на это.

Стрельцы — подневольные люди, на государёвой службе, им не впервой мёрзнуть на промозглом ветру, тянуть коченеющие руки к мечущему искры ночному пламени, дремать возле костра и закусывать червивыми сухарями гнилую московскую солонину. Многие в том затянувшемся походе покрылись струпьями, гниющими язвами и умирали в лихорадке. Стрелецкие головы и воеводы — они заботились лишь о себе. Что им стрельцы, государёвы люди — помрут, других пришлют! Только ведь мы, казаки, не привыкли к такому обращению — мы уважаем себя, вот и взбунтовались…

Шумной толпой ввалились в избу, где размещалась ставка князя Юрия Долгорукого. Курная изба была жарко натоплена — даже слюдяные окошки запотели. В избе витал запах кислых щей. Светлейший князь сидел на широкой лавке на двух бумажниках. Руки лежали на пустом столе. В углу, под ярким пятном лампадки висел лик Богородицы, глядевший на нас с укоризной. На князе был серый кафтан с вышитыми золотом полами, перепоясанный алым кушаком. На кушаке висел кривой нож в серебряных ножнах. Его рукоятка и сами ножны были украшены алыми лалами и голубыми сапфирами.

Завидев нас, князь грозно нахмурил брови. Алые сапожки напряжённо постукивали по выскобленному деревянному полу. Суров и грозен был князь, и мы нерешительно переминались в дверях. Заговорил Иван:

— Прости, воевода, великий князь Юрий Алексеевич, но не годится вольным донским людям быть в такой великой нужде, терпеть голод и холод. Не привыкли казаки воевать осенью да зимой — сидим мы это время в тепле по своим куреням и дворам. Боя нет — отпустил бы ты нас по-доброму на Дон.

Князь молчал, только лицо наливалось красным соком, да глаза метали молнии, стараясь запомнить казаков. Иван продолжал:

— Как реки вскроются, так мы с радостью великой вернёмся послужить ратному делу государя нашего.

Сапожки громче застучали по полу, правая рука князя легла на рукоятку ножа — не привык он слышать такие речи от стрельцов и нас хотел превратить в бессловесных рабов. В лагере порой всё покрикивал на греющихся у огня казаков, посмеивался:

— Привыкайте, казаки, к государёвой службе — это вам не мёд в корчмах попивать, да спать, словно медведи, в зимнюю пору. Так будет и впредь служба великому государю не знает погоды.

— Разреши, великий князь Юрий Алексеевич, вернуться казакам на Дон — не успеет солнышко пригреть, мы снова будем тут?! — закончил Иван.

— Может, хан извёл наших жён и детишек, опустошил городки и станицы?! — выкрикнул кто-то сзади.

— Хватит — послужили великому государю! — выкрикнул я в глаза воеводе. — Где обещанное государёво жалование?

Иван ткнул меня локтем в бок:

— Не кричи!

— Гладом морят, тухлятину под нос суют — жрите, казаки! — голос сзади был похож на Федьку Шелудяка.

— Молчать! — вдруг рявкнул Долгорукий и медленно оторвал от лавки грузное, сильное тело. — Бунтовать вздумали?! Вы не в шинке, а на государёвой службе!

— Да пёс с ней, с этой службой! — мы встретились с ним глазами.

— Заводчиков остужу батогами и закую в колодки, если не уймётесь!

Я недобро улыбнулся воеводе, и он отвёл глаза.

— Расходитесь! — мрачно приказал князь. — Не хотите добром — силой заставлю службу государёву нести! — недобро зыркнул он на Ивана. — Ты ответишь за самовольство! — кивнул он на брата.

Иван открыл рот, но воевода закричал:

— Вон — чтобы духу здесь вашего не было! А повторится ещё раз — в колодки посажу!

— Мы тебе не холопы! — бросил Иван в лицо князю. — Мы — вольные казаки!

Мы молча развернулись и ушли, оставив в избе разгневанного князя.

— Я уничтожу вашу вольность! — бесновался он в избе.

— Кишка тонка! — пробормотал я.

В лицо ударила ледяная изморозь, ветер проскользнул под распахнутый зипун и стиснул холодом грудь.

— Пора домой, брат.

— Пора, — согласился Иван. — Пусть в колодки сажает своих стрельцов, а не вольных казаков!

— Так служить государю мы не договаривались! — встрял в разговор Шелудяк.

— Тогда поднимайте робят домой! — бросил клич Иван. — Сегодня ночью и уйдём.

В предрассветной мгле наш полк тихо снялся и двинулся к Дону. Казаки весело посмеивались, представляя ярость Долгорукого, пели песни и предвкушали скорую встречу с жёнами, детьми, родственниками и друзьями.

Не знали мы и не гадали, что князь Юрий послал за нами стрельцов с наказом:

— Как разойдутся казаки по станицам — хватайте говорунов по куреням и ко мне…

…Наказ князя стрельцы выполнили легко…

Рано утром нас, связанных и обезоруженных, словно воров, вывели из холодного куреня, в котором продержали целую ночь, на центральную площадку лагеря. Стрельцов выстроили перед площадью, а нас вывели вперёд. Долгорукий, в полном боевом вооружении и блестящих доспехах, завидев нас, нетерпеливо заёрзал в седле. Мы не обращали на него внимания — наши взгляды приковала к себе чёрная виселица, вытянувшая уродливый клюв на другом конце площади.

— Ужель они посмеют вздёрнуть казака, как какого-то вора?! — сплюнул под ноги Шелудяк. — Заварили кашу!

— Не робей, робяты, чай, всех не вздёрнут! — прошептал Иван, оглянувшись на меня.

— Да нет, — покачал я головой, — они просто пугают, — мой голос стал хриплым, словно кто-то стиснул горло стальной рукой, мешал говорить.

— Казака не испугаешь! — Иван вздёрнул голову и стал смотреть на подъезжающего к нам Долгорукого.

— Становись! — стрельцы, подталкивая бердышами, выстроили нас в одну шеренгу.

Лицо князя озарилось улыбкой — он остановил коня напротив Ивана. Повернувшись в седле, воевода обратился к брату:

— Расскажи нам о казацкой воле — видно, она выше государёвой службы?! Если так, то это разбойницкая воля, а разбойников надо карать.

Иван презрительно сплюнул под копыта чёрного жеребца. Князь изумлённо выпрямился и некоторое время молча разглядывал брата, словно видел его впервые. Глаза его постепенно темнели, наливаясь гневом. Он молча поманил к себе стрелецкого голову.