Йен Макдональд - Дорога запустения [= Дорога отчаяния] [litres]

Мир утратил способность удивляться. Диковины, при виде которых семь, шесть, пять лет назад люди ахали и охали от изумления, сегодня вызывали высокомерное позевывание от скуки. Мир всего ста пятидесяти годов от роду уже вошел в средний возраст, стал циничным, вверил братию кудесников, выдумщиков, шоуменов, чудодеев, знахарей и бродячих циркачей проржавевшим запасным путям забытых станций.

– Старый поезд, мир утратил способность удивляться! – крикнул Адам Черный. Щедрой рукой опять налил бренди и встал посередине некогда помпезного, а ныне убогого хозяйского вагона, подняв стакан с ироническим тостом: – Мир устал от Шатокуа и Просветительских Буффасмагорий, друг мой. Как с этим справится Адам Черный?

– Если позволите, я бы предложил объединить ваши ресурсы с ресурсами Иммама Бейского и его Стеклянного Цирка.

Адам Черный швырнул стакан с бренди в стену.

– С этим шарлатаном! С этим скоморохом! С этим деньголюбивым потакателем фантазиям публики! Адам Черный – человек образованный, человек знаний, его миссия – быть наставником и проповедником, а не сутенером и шлюхой!

– Тем не менее, позволю себе напомнить, что его бродячее шоу чудес – единственное оставшееся в этом полушарии. – Поезд вещал спокойно и терпеливо, что было почти невыносимо.

– Напоминай о чем хочешь. Адам Черный не станет шагать срединным путем Иммама Бейского.

Два дня спустя тягач и три вагона снялись с запасного пути Станции Ауалльпа и понеслись к магистрали южного направления в восемь путей шириной. На Великой Южной Магистрали круглосуточно стучали колесами поезда величайших железных дорог мира: Вифлеем-Арес, Великий Южный, Великий Восточный, Большая Долина, Аргирский Экспресс, Трансполярная Тяга, Ллангоннедд и Северо-Восточный, Транс-Бореальский, и вот среди их сверкающих всеми цветами радуги эмблем тащится облупившаяся бугорчатая краска Бродячего Шатокуа и Просветительской Буффасмагории Адама Черного. В директорском вагоне Адам Черный рвал и метал вещи.

Бдыщь.

– Немедленно разверни поезд.

– Вы, как и я, понимаете: это физически невозможно, – делая двести по стрелочной улице, поезд оставался образцом невозмутимости.

Бдыщь-тыдыщь.

– Не умничай. Ты знаешь, о чем я говорю. Я запрещаю тебе везти меня в Бейсбад, запрещаю ехать к Иммаму Бейскому. – Адам Черный принялся колотить в запертые двери. Вагон дрожал и трясся, поезд набирал скорость. Адам Черный опасался за токамаки. Средств на ремонт у него не было давным-давно.

– Если позволите, я проясню одну малосущественную подробность, – сказал поезд. – Вы – пассажир. Я везу в Бейсбад не вас. Я везу себя. Я уверен, что для уникального, компьютеризованного, мыслящего поезда в Стеклянном Цирке Иммама Бейского найдется почетное и достойное место!

– Неблагодарная сволочь! – прорычал Адам Черный. Бдыщь-тыдыщь-тырыдыщь – бутылки с белладоннским бренди полетели в глаз-камеру. – Предать того, кто тебя сделал, кто дал тебе жизнь и сознание!..

– Не трудитесь над театральными эффектами, – сказал поезд, и Адаму Черному показалось, что в совершенной дикции появились нотки угрозы. – Как бы там ни было, вашим сыном я не являюсь.

– Это мы посмотрим! – закричал Адам Черный. Шатаясь, он пересек пляшущий вагон, отпер тяжелый металлический шкаф. Достал головной убор с перьями-антеннами.

– Использовать кибершапку я бы не советовал, – сказал поезд, теперь уже точно с угрозой.

– Ах, ты бы не советовал, – сказал Адам Черный. Еле удерживаясь на ногах, он натянул шлем на голову. – Мы едем обратно.

– Не надо, – сказал поезд.

– Поговори у меня.

– Не надо… я его переполюсовал, так что…

Адам Черный прижал пальцы к вискам. Все чувства разом – раз-два-три-четыре-пять-и-шесть – отключились. В голове запузырились видения: он сражается с раскаленным ветром, огни, жаркие, как звезды, горят в животе, беспрестанно движущиеся ноги и руки, толстая кирпичная стена.

«Значит, поезд мне противостоит». Он собрал ментальную волю в кулак и обрушил воображение на кирпичи. Стена разлетелась, как бумажная салфетка, и Адам Черный стал проваливаться, проваливаться в пропасть предсознания.

«Переполюсовал, переполюсовал, переполюсовал…» Он падал, а слово кондором летало окрест. Он ощутил, что его тело меняется, растет, расширяется, обретает новые структуры и поверхности, новые рабочие плоскости, новые силовые линии.

«Нет!» – заорал Адам Черный, и его сознание смешалось с металлом, смазкой и паром поезда. Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нетнетнет-неееееее; как набирающий скорость паровоз, отрицание теряло слова и превращалось в свисток, паровой свисток, оглашающий свистом рисовые поля Великого Окса.

В директорском вагоне тело Адама Черного изогнулось в смертельной конвульсии, будто сквозь него пронеслись миллионы вольт электричества, и они в самом деле сквозь него пронеслись: компьютерная личность поезда была слишком мощна для нежных синапсов Адама Черного, те плавились один за другим, треща, шкворча, дымясь, свингуя. В один миг сгорели глазные яблоки, из пустых глазниц и открытого рта заструился дым. Разжиженный мозг потек из пустых глаз на колени, как переваренный суп, и с бессильным стоном поезд понял, что он мертв-мертв-мертв, и Адам Черный, его некогда отец, заперт внутри стального тела локомотива Великого Южного, класс 27.

Ну вот послушайте.

Жил-был человек, и жил он в доме с бежевой парадной дверью. Бежевый цвет был человеку не очень-то по душе. Он считал такой цвет невыразительным и пресным. Но все двери на всех улицах города были бежевыми, и изменить цвет означало бы привлечь внимание людей, которым бежевые двери по душе. Каждое утро человек выходил из дома, запирал бежевую парадную дверь и шел на работу, где управлял сталеразливочным краном до вечернего сигнала, а потом опять шел домой и отпирал бежевую дверь, и каждый вечер унылость бежевого цвета вгоняла человека в тоску. Каждый день он открывал и закрывал бежевую дверь, делаясь все более несчастным, поскольку со временем бежевая дверь стала символизировать все унылое, монотонное и невыразительное в его жизни.

Одним воскресным утром человек пошел в продхозмаг Компании и купил кисть и большое ведро зеленой дверной краски. Он на самом деле не знал, зачем пошел и купил кисть и большое ведро зеленой дверной краски, но тем утром, когда он проснулся, голова упорно думала о зеленом. Зеленое-зеленое-зеленое. Зеленый цвет успокаивает, навевает бессуетные мысли, приятен глазу и душе, безмятежен; зеленый – цвет зелени и всего, что растет, зеленый – любимый цвет Бога: в конце концов, Он сотворил его ужасно много. Так что человек надел старую-старую одежду и приступил к работе. Вскоре собрались люди и стали глазеть. Некоторые хотели даже попробовать сами, тогда человек, любивший зеленое, давал им кисть и позволял покрасить участочек своей двери. Помогали многие, скоро дверь была покрашена, и все те, кто глазел, согласились, что зеленый – просто прекрасный цвет для парадной двери. Тогда человек поблагодарил помощников, повесил табличку «Осторожно, окрашено» и пошел в дом обедать. До вечера воскресенья люди ходили мимо его дома, чтобы посмотреть на зеленую парадную дверь и похвалить этого человека, потому что на множестве улиц со бежевыми парадными дверями эта была единственной зеленой.