Йен Макдональд - Дорога запустения [= Дорога отчаяния] [litres]

По воплю сирен сотня труб пышет дымом: пышет, выдувает кольца, задымляет бабьелетнее небо черным, белым, оранжевым, бурым. С треском запускаются конвейеры, разгораются печи, раскаленные добела угольные электроды опускаются в круговорот расплавленного жара, разгоняются прокатные станы, и в самом сердце громадного завода, за барьерами из бетона, звука, стали, свинца, магнитного поля плазменный джинн тарабанит по стенкам своей реторты и вливает в город магическую силу.

По воплю сирен охрана – черная с золотом форма, черные с золотом погоны – распахивает ворота в проволочном ограждении, и двести рычащих грузовиков выезжают и едут по Дороге Запустения, по ухабам красного, пыльного шоссе в рудные поля.

По воплю сирен Бедные Дети Непорочной Конструкции выскакивают из картонных и пластиковых хибарок вокруг Базилики и в суматохе псалмов и мантр устремляются по переулкам старой Дороги Запустения, чтобы окружить ворота Стальтауна и осыпать молитвенными конфетти высокие, будто дома, колеса грузовиков. Охранники улыбаются и машут, водилы в клетчатых рубашках мигают фарами и гудят клаксонами. Оборванные Бедные Дети пляшут и танцуют для всех них. Молитвенные воздушные змеи, сделанные из пластиковых мешков для мусора, взлетают на ветрах зари и застревают в проволоке; величественно празднование самого первого дня Пришествия Стального Мессии! Мимо фурычат грузовики: пятьдесят, сто, двести. В стонах их двигателей тонет осанна сталепоклонников, пахтающие землю колеса поливают их красной пылью. Заря делается ярче, запруживает заводскую геометрию, сквозь проволоку отбрасывает на пляшущих Бедных Детей красивые индустриальные тени. Световые потоки унимаются, и разгорается день.

По воплю сирен Севриано и Батисто Галлачелли проснулись в свой десятый день рождения. Сегодня им десять лет. Ура-ура. День совершеннолетия, день взрослости, день прощания с приметами отрочества: днями, когда тебе почти девять и ты изображаешь крутого, тусуясь на углу, днями кукурузного пива, и солнца, и музыки по радио родного трактира, когда можно клеить девчонок, обчищать карманы, картежничать, скабрезничать, вламывать парням, дерзить полиции, тайком покуривать гашиш из сада м-ра Иерихона, а по субботам таскаться на танцульки до утра в клуб строителей, где играли порой биг-бенды из больших городов вроде Бадди Меркса, Гамильтона Боханнона и самого Короля Свинга, Гленна Миллера с его Оркестром, и даже новая музыка «Свингующего Радио», самба, сальса, всякая другая, звучала там. Ах, клубные субботние вечера! С момента, когда двери закрывались утром в воскресенье, братья вели отсчет до момента, когда они снова откроются в двадцать двадцать следующей субботы. Принарядиться и прихорошиться, покрасоваться и позадаваться, побухать и поблевать, вломить и остыть, а иногда, после особо угарной ночки, поваляться и попихаться на парковке рикш за танцплощадкой… Все в прошлом. Все ушло, все отставлено, ибо днесь вопят сирены, и братьям Галлачелли (взаимонеразличимым, как горошины в стручке и дни в тюрьме) уже десять лет.

Так и было, и когда Стальтаун проснулся первым своим рабочим утром, мать Севриано и Батисто позвала сыновей к себе.

– Сегодня вам десять лет, – сказала она. – Теперь вы мужчины и должны нести ответственность, как все взрослые. Ну например, вы уже думали, чем хотите заняться в жизни?

Они не думали. Им вполне себе нравилось то, чем они занимались в жизни до сих пор. Но они обещали матери и отцам, что поймут, чем им хочется заняться в жизни, за пять дней. Они спрашивали карьерного консультанта школы, спрашивали друзей, спрашивали девчонок, с которыми встретились субботним вечером в клубе, спрашивали соседей, спрашивали прихожан, политиков, полицейских и проституток и через пять дней знали, чем им хочется заняться в жизни.

– Мы хотим быть пилотами, как ты, Ма, – сказали они.

– Что? – сказал Умберто, который хотел, чтобы они вместе с ним занялись недвижимостью.

– Что? – сказал Луи, который хотел, чтобы они вместе с ним занялись юриспруденцией.

– Мы хотим летать, – сказали Севриано и Батисто, думая о взлете, воздухе, вое ветра в крыльях и чувственном рыке авиадвигателей «Ямагути и Джонса» в толкающе-тянущей конфигурации, вспоминая, какой блаженной и сияющей приходит мать после долгого послеполуденного жужжания над каньонами и скольжения над скалистыми уступами заколдованных плоскогорий. Для братьев земля не носила ничего прекраснее неба.

– Хотите летать – будете летать, – сказал Эд, единственный, кто понимал, как может дуть в крови ветер. – Вы думали, как этого добиться?

– Мы говорили с м-ром Вонгом, школьным консультантом по профориентации, – сказал Севриано.

– Он сказал, надо пойти в пилоты коммерческих легкачей Компании, – сказал Батисто.

– И вы уверены, что хотите именно этого? – спросила Персея Голодранина, втайне радуясь тому, что хотя бы сыновья осуществят ее мечты.

– Уверены, – близнецы показали бланки заявлений.

– Тогда следуйте за тем, чего хочет сердце, – сказала она и написала в нижней части бланков «согласна». Почему-то она увидела, как на бумаге древним водяным знаком проступает лицо Лимааля Мандельи.

Ну и напоследок: в этот день начинаний вопль сирен призвал на высокий балкон, перед которым трепетал черный с золотым стяг Компании, некоего человека. Тот наблюдал за потоками рабочих, за пчелиным роением суматошных менеджеров, за машинами, что расцветали жизнью и движением. Он наблюдал за тем, как живительная искра распространяется по Стальтауну, повсюду превращаясь в пламя империи и индустрии. Менеджер-Директор Проектов и Развития Северо-Западного Четвертьшария наблюдал за самой первой рабочей зарей Стальтауна и был очень доволен. Очень-очень доволен, без дураков.

27 мая в 06:13 на борту Парус-Корабля Президиума «Джонатон Бёрд», готовившегося выгрузить пассажиров, экипаж и груз на орбитальный стыковочный модуль РОТЭХа для дальнейшей переправки их к космолифту «Небесное Колесо», одновременно сдетонировали семь десятикилотонных ядерных зарядов. При взрыве моментально испарились триста пятьдесят пять тысяч человек. Еще сто пятьдесят тысяч взорванных тел РОТЭХовские шпикники и пищейки выловили с одиночных похоронных орбит. Пятьдесят восемь тысяч выжили в отдаленных секторах судна и каргондолах, оторванных взрывом от корабельного корпуса. Из них двенадцать тысяч пятьсот умерли от воздействия интенсивной радиации. Еще тысяча семьсот человек погибли, потому что их корабельный сектор сгорел в атмосфере во время спуска прежде, чем людей успели эвакуировать. Тысяча шестьсот работников РОТЭХа, включая двадцать восемь стюардесс «Джонатона Бёрда» и девятнадцать пилотов челноков «Небесное Колесо», покидавших разгрузочный конец троса, были убиты. Когда «Джонатон Бёрд» взорвался, девяносто семь тысяч иммигрантов уже успели спуститься на поверхность. Челнок с полутора тысячами пассажиров, выбитый с орбиты и оказавшийся на пути спускового троса, разрезало пополам. Еще двести тридцать восемь человек погибли в результате бомбардировки города Доленсиас-Куи градом обломков, упавших с орбиты. Пятисоттонный сектор корабельного корпуса на скорости восемь километров в секунду врезался в школу Доленсиас-Куи, и наномгновение спустя город стал бездетным. Семьдесят две тысячи пропали без вести, среди них, по всей видимости, и семерка фанатиков, тайно пронесшая боеголовки на борт Парус-Корабля.