Кир Булычев - Орион (Сборник научно-фантастических повестей и рассказов)

— Пусть лучше не пробует, — сказал Куарра Ви. — Этот беглый робот, так его разэтак. Хотел бы я знать, что он задумал? Он всегда был чем-то недоволен, но, по крайней мере, знал своё место. Как жаль, что я его создал. И не предугадаешь, что он может вытворить в эту почти доисторическую эпоху, если мы его не поймаем и не вернём в наше время.

— Он сейчас вон в той палатке хироманта, — сказал Тарн, выглянув из изгиба времени. — Только что прибыл. Вы должны захватить его врасплох. И вам понадобится вся ваша смекалка. Постарайтесь не впадать в то ваше состояние, когда, углубившись в свои мысли, вы полностью отключаетесь от действительности. Эти приступы могут навлечь на вас беду. Стоит зазеваться, и ваш робот не преминет воспользоваться одной из своих уловок. Не знаю, какие ещё способности он развил в себе самостоятельно, но мне доподлинно известно, что сейчас он уже первоклассный гипнотизёр и специалист по стиранию памяти. Если вы не примете мер предосторожности, он в мгновение ока уберёт из вашего мозга всю информацию и заменит её ложной. В случае нежелательного развития событий я подправлю вас реабилитационным лучом, хорошо?

И он показал небольшой, похожий на жезл, лучемет.

Куарра Ви кивнул:

— Не беспокойся. Я мигом вернусь. Ведь я обещал тому сирианину, что сегодня вечером мы доиграем партию. Это обещание он так никогда и не выполнил. Куарра Ви вылез из изгиба времени и зашагал по дощатому настилу к палатке.

Одежда казалась ему тесной, неудобной, ткань — грубой.

Из-за этого он на ходу слегка поёживался. И вот уже перед ним палатка с выведенным ней масляной краской призывом заглянуть в своё будущее.

Он откинул холщовый занавес, и какой-то предмет — кажется, небрежно повешенная верёвка — мазнул его по лицу, сбив набок очки в роговой оправе.

В тот же миг ослепительный голубоватый свет ударил ему в незащищённые глаза.

Он почувствовал, что теряет ориентацию и все внутри и вне его как-то странно сместилось, но это ощущение почти сразу же прошло.

— Вы — Джеймс Келвин, — сказал робот.

Осмыслить октябрьский переворот средствами искусства — такая грандиозная задача выпала на долю первых советских писателей и художников. Даже тем из них, кто уже имел за плеча­ми солидный творческий опыт, приходилось многое начинать с самого начала, настолько необычной, непривычной, воистину фан­тастической была наступающая на художников действительность.

писал один из первых поэтов революции — Николай Тихонов. Он назвал свое стихотворение «Перекресток утопий» — перекре­сток, расположенный на дорогах мировой исторйи. Стихи заканчиваются как бы эпиграфом для рождающейся советской фанта­стики:

И фантастика, долгое время остававшаяся где-то на отдаленной периферии русской литературы, внезапно оказалась совершенно необходимым литературным жанром. Только она, только фантасти­ка, позволяла увидеть голубые города будущего на месте развалин. Но ее роль этим не ограничивалась. Чтобы вытащить страну из разрухи, чтобы приступить к закладке нового общества, нужно было выстоять. У молодой республики хватало врагов. Не только интервенты, не только «контра», ее тянули в пропасть обыватели, бюрократы, уголовники. Литература сразу вклинилась в борьбу. Оказалось, например, что фантастика великолепно сочеталась с сатирой, вернее — легко и естественно сама становится сатирой, что, впрочем, было известно еще со времен Свифта, но надо было приноровиться к нетрадиционным реалиям. Фантастика могла героизировать и высмеивать, предсказывать, предупреждать, утверждать и отрицать.

Стоит ли удивляться тому, что к фантастике оказались при­частны такие разные писатели, как Маяковский и Алексей Тол­стой, Катаев, Грин, Платонов, Эренбург, Шагинян, Каверин, Бул­гаков, Асеев, Лавренев, впоследствии прославившие советскую литературу!

Можно, конечно, рассуждать так: через некоторое время писа­тели повзрослели, посерьезнели и отложили фантастику в сторону вместе с прочими юношескими опытами. Но, во-первых, многие вовсе и не отложили, а во-вторых, не вернее ли предположить, что обращение к фантастике в тот период вовсе не признак незре­лости? И хотя большинство тогдашних книг интересующего нас жанра ныне перешло в ведение одних историков литературы — у ее создателей не было ни опыта, ни прочных традиций,— но как документы эпохи они представл'яют острый интерес. Ведь в фанта­стике непосредственно отражаются идеалы, мечты, стремления современников. Фантастика расцветает тогда, когда перед внут­ренним взором разверзаются безбрежные дали «земле назна­ченных столетий», равно как и бездны, от которых захватывает дух.

Сегодняшним глазом легко увидеть и высмеять просчеты, наив­ности и даже откровенные ошибки молодых авторов. Могло ли быть иначе? Ведь большинство этих просчетов, наивностей и оши­бок можно классифицировать, только будучи вооруженным огром­ным опытом прошедших десятилетий. Но судить их по сегодняш­ним критериям в константе времени было бы просто несправедли­во. Эпоха эта была, по выражению В. И. Ленина, «переходной», и четко сформулированных ответов на множество нахлынувших вопросов попросту не существовало. Их надо было еще найти, а потому нельзя покидать историческую точку отсчета, нельзя не видеть в произведениях того периода как раз те самые разве­дывательные поиски, без которых не проложить никаких трасс.

Сами несовершенства тогдашних произведений — тоже приме­та времени. Нам дорог жизнеутверждающий настрой фантастики 20-х годов, дорога ее вера в безграничные творческие возмож­ности человека и человечества, юношеская задиристость и уве­ренность в своей исторической правоте,— такого удивительного и многообразного социального феномена, как советская фантастика 20-х годов, нигде не было и быть не могло — сравнивать ее не с чем…

Для того чтобы более или менее полно охарактеризовать 10—12 послереволюционных лет, потребовалась бы, вероятно, книга, а этот очерк претендует только на более или менее общий набросок некоторых характерных книг и черт эпохи, может быть, надо сказать, самых характерных. Но и среди них компетентный читатель легко заметит пропуски, два из которых могут показаться необъяснимыми. Речь идет о романах А. Толстого «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», лучшем из того, что было созда­но советской фантастикой в те годы. Уже из этой оценки ясно, что их отсутствие — не случайный недосмотр. По романам А. Тол­стого существует большая и всесторонняя критическая литера­тура; здесь же хотелось затронуть сочинения менее доступ­ные, а на известные попробовать взглянуть сегодняшними глазами.