Кир Булычев - Орион (Сборник научно-фантастических повестей и рассказов)

Автор «Холодного города» Н. С. Комаров не был литератором, он был специалистом по холодильному делу, поэтому он уснащает страницы множеством конструкторских подробностей, доказывая, например, достоинства турбокомпрессорных установок перед поршневыми. Однако понятно, что даже простой инженер, доведись ему работать над столь грандиозным проектом, задумался бы над его социальными последствиями, а писатель тем более. Но как только главный герой романа поделился со страждущим челове­чеством своим замыслом, у читателя сразу же должны появиться многочисленные вопросы. Как отнесется к счастливым избранни­кам Колтона остальное народонаселение? Кто будет кормить де­сять миллионов затворников и чем, если даже в Аргентине падает скот? Чем они будут заниматься внутри своей башни? И если бы автор всерьез задумался над возникающими вокруг его города проблемами, то могла бы получиться действительно любопытная техническая утопия, наподобие вышедшего примерно в то же вре­мя известного романа немецкого писателя Б. Келлермана «Тун­нель» .

Вспомним, что в основу его сюжета также заложен феноме­нальный строительный проект — железнодорожный туннель под Атлантическим океаном, позволяющий преодолеть расстояние от Европы до Америки всего за сутки. Целесообразность такого проек­та сейчас кажется смешной. Б. Келлерман не сумел предвосхитить бурного развития авиации в самый-самый подходящий для такого прогноза момент. Но все-таки истинно художественному произве­дению даже подобная промашка не наносит сокрушительного удара, потому что главное в нем — портрет времени, который устареть не может.

Немецкий романист четко представил себе, что случилось бы, если бы такой чудовищный проход и вправду начал пробиваться. Гипотетична только сама посылка, все детали реальны — таков один из обязательных признаков фантастики высокого класса. Масштабность строительства придает особую остроту всем акциям и конфликтам, захлестывающимся вокруг него. Мы видим как бы под увеличительным стеклом (это еще одно свойство хорошей фантастики) задействованные капиталистические механизмы, не остановимые, словно свинцовый маховик,— магнаты-миллиарде­ры, акционерные общества, биржевые спекуляции, жестокая эксплуатация строителей и демагогическая реклама — работа для безработных, большие заработки, исторические свершения! Глав­ный вдохновитель проекта, тоже американский инженер Мак Аллан притворяется или даже воображает себя другом рабочих, но держит про запас пулеметы, чтобы справиться с бастующими. В финале мы находим туннель построенным, но он стоит на чело­веческих костях...

Очень быстро и в ранней советской фантастике появились кни­ги, соёдинившце технические гипотезы с социальными.

Почти во всех тогдашних утопиях (что тоже черта времени) создание нового общества связывалось с мировой революцйей, в скором наступлении которой авторы были уверены. Вот с какой речью обращается к красноармейцам черноморец Хведин в одном из вариантов романа А. Толстого «Восемнадцатый год». «Мы, рабочие и крестьяне, чего отчебучили,— а? Шестую часть света забрали в свои мозолистые руки... Наши кровные братья... наши братья трудящиеся на обоих полушариях должны поднять ору­жие... Троны и парламенты, оплоты кровавых эксплуататоров, полетят кверху ногами... Может, еще месяц, ну недель шесть осталось до мировой революции...»

Сегодня, должно быть, такой монолог вызовет добрую улыбку, но он был искренним. Ощущением близости «последнего дня» капитализма полны книги, фантастические особенно: ведь в них мировая революция представала как дело свершившееся.

«Всем! Всем! Всем! В западных и южных штатах Америки пролетариат сбросил капиталистическое ярмо. Тихоокеанская эскадра, после короткой борьбы, которая вывела из строя один дредноут и два крейсера, перешла на сторону революции. Капи­тализм корчится в последних судорогах, проливая моря крови нью-йоркских рабочих».

Это воззвание взято из романа Я. Окунева «Завтрашний день» (1924), но нечто подобное можно найти почти в каждом произве­дении.

Якову Окуневу принадлежит первая советская утопия — «Гря­дущий мир (1923—2123)». Здесь чуть ли не впервые в отечественной фантастике появляется фигура талантливого ученого, от­шельника и энтузиаста, даже фанатика, сделавшего крупное открытие и держащего его в тайне; впоследствии эта фигура станет дежурной. Профессор Моран открывает особый газ, с по­мощью которого можно погрузить человека в анабиоз на любое время, что он и совершает, усыпляя в специальных камерах-гроб­ницах свою дочь Евгению и молодого человека по фамилии Ви­кентьев. В его поступке нет преступления или фанатизма, оба усыпленных смертельно больны, и профессор надеется, что меди­цина будущего сумеет их вылечить. Каждый знающий фантастику без труда вспомнит, сколько раз подобная ситуация использова­лась различными авторами. Но сейчас мы имеем дело с исто­ками.

Первая часть книги изобилует всевозможными приключения­ми и событиями, включая мировую революцию, которая более подробно и почти в тех же выражениях описана в упомянутом «Завтрашнем дне». Для нас важно, что два наших современника проснулись через двести лет.

Что же они увидели? «Земли, голой земли так мало, ее почти нет нигде на земном шаре. Улицы, скверы, площади, опять ули­цы — бескрайний всемирный город...» Мужчины и женщины все­мирного города одеты одинаково, головы без волос, лица бриты... В дореволюционной литературе (например, у В. Одоевского) встре­чались подобные города от океана до океана, и вот ту же картину пропагандирует Я. Окунев; видимо, он тоже воспринимал природу как противника, которого надо покорить, победить, распластать у своих ног, чтобы человечество могло вздохнуть наконец свободно. И не одни литераторы призывали в те времена брать природу за горло. Только гений Чернышевского позволил ему увидеть будущее не в борьбе, а в гармонии с природой. Сегодня, конечно, вряд ли кто-нибудь согласится с перспективой навечно поселиться в бессол­нечных каменных ущельях, а тогда это подавалось как заветная мечта, как страстное стремление человечества.

Евгению и Викентьева берет под покровительство некий Стерн; герои думают сначала, что он ученый. Но Стерн разубеждает их: «Сегодня я читал лекцию. Вчера я работал у экскаватора. Завтра я намерен работать на химическом заводе...» Работа в их мире про­должается два-три часа в день, но она стала потребностью каждо­го; люди, которые не чувствуют такой потребности, считаются больными и подлежат принудительному лечению. Конечно, давно нет никаких преступлений, ведь для преступлений нужны мотивы, причины. Ну а на почве ревности, предположим? — допытываются не совсем убежденные наши соотечественники. Ревность, объяс­няет Стерн, это атавистическое, преодоленное чувство; впрочем, вынужден прибавить он, некоторых приходится все-таки свозить в лечебницу эмоций. Так пришлось поступить с Нелли, которая любила Стерна, но не нашла в нем понимания. Нелли внушили равнодушие к нему, но воспоминания о девушке тяжелы для Стер­на. Значит, не столь просто снять с «повестки дня» свободное проявление человеческих чувств и вряд ли задача может быть решена, так сказать, в организационном порядке. Скорее всего, она никогда не будет решена, и, может быть, именно в такой неус­покоенности и скрывается значительная доля человеческого счастья. Нет, никогда не понадобится «лечебниц для эмоций»!