Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

Самъ Ми обыкновенно вылѣзалъ немедленно изъ-подъ занавѣски, какъ только я кончалъ умываться. Видимо, онъ поджидалъ этого.

Онъ важно крестился на образа и говорилъ протяжно:

– Са-та-ла-сту!..

– Са-та-ла-сту! – отвѣчалъ я, зная еще изъ Кяхты, что это значитъ „здравствуй“.

Мы пожимали другъ другу по-европейски руки и садились пить чай. Всегда къ тому времени, съ точностью часовъ, являлся разносчикъ съ горячими лепешками. За чаемъ Ми вмѣстѣ съ Чангомъ обсуждали меню обѣда, въ чемъ со временемъ стала принимать изъ-за занавѣски участіе и госпожа Ми. Я вслушивался внимательно въ быстрые отрывистые звуки ихъ рѣчей и долго сокрушался, что никогда не буду въ состояніи ихъ понять. Затѣмъ Чангъ уходилъ съ корзинкой на базаръ, а мы принимались за урокъ. И такъ изо дня въ день.

Китайскій языкъ легкій и звучный, но грамота его головоломна. Она состоитъ изъ двадцати тысячъ слишкомъ знаковъ. Здѣсь всѣ грамотны, но мало такихъ, которые въ состояніи читать всякія книги. Мужикъ знаетъ нѣсколько сотъ знаковъ, можетъ разбирать вывѣски, календари, сельскохозяйственныя книги, записывать необходимыя свѣдѣнія въ семейную книгу, которая въ Китаѣ замѣняетъ и метрическую книгу, и полицейскіе списки населенія. Въ Китаѣ нѣтъ паспортовъ; семейная книга замѣняетъ все, и поэтому всякій долженъ быть грамотенъ, разъ желаетъ сдѣлаться семейнымъ.

Ремесленникъ долженъ знать больше знаковъ, чѣмъ мужикъ, потому что дѣятельность его сложнѣе; еще больше знаковъ знаетъ купецъ… Всѣ эти люди читаютъ нужныя имъ техническія произведенія, повѣстушки и романы, но философскія книги и классическія художественныя произведенія доступны только ученикамъ высшихъ школъ, академикамъ да литераторамъ… Въ этомъ китайцы не отличаются, впрочемъ, сильно отъ другихъ народовъ; за то страшно сильно отличаются ихъ азбука и ихъ механика письма. Буквы изображаютъ не звуки, какъ у насъ, а понятія. Они похожи на маленькіе ребусы, которые можно комментировать и разгадывать. Еще одна странность: можно не умѣть говорить по-китайски и понимать до нѣкоторой степени китайскія книги. Послѣднее, впрочемъ, много труднѣе перваго.

Занимался я обыкновенно до обѣда, заучивалъ слова и составлялъ маленькія фразы. Ми очень ловко принялся за мое обученіе: онъ показывалъ предметъ, произносилъ названіе его и заставлялъ меня повторять до тѣхъ поръ, пока я не скажу правильно. Затѣмъ я списывалъ растрепанные китайскіе „дзырь“, т.-е. болѣе простые іероглифы, произносилъ громко ихъ китайское названіе, а Ми, тутъ же за особымъ столикомъ бойко переписывавшій свои бумаги, подходилъ по временами и исправлялъ мое писаніе. Я догадался, что онъ живетъ этой перепиской, которой онъ занимался очень усердно.

Семья Ми очень бѣдна. Мое пребываніе у нихъ прямо для нихъ находка. Обращеніе со мной Ми и всѣхъ его присныхъ иногда до боли льстиво-приторно и робко. Видимо, они старались угодить мнѣ и не знали, какъ лучше это сдѣлать. Незнаніе языка ставило меня внѣ ихъ наблюденій, они не знали, какъ со мной быть, и внѣ ихъ жизни – я самъ не зналъ, что мнѣ дѣлать; я все время молчалъ и подчасъ меня давила невыносимая скука. Научныя сочиненія возбуждали во мнѣ отвращеніе, а романы, какъ суррогатъ жизни, я проглатывалъ въ одинъ присѣетъ. Здѣсь ихъ, впрочемъ, оказалось немного. Газеты и журналы разбирались въ посольствѣ на расхватъ. Беллетрическій отдѣлъ въ библіотекѣ былъ не важный. Я старался воздержаться отъ легкаго чтенія и углублялся съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ и воздыханіемъ въ толстыя скучныя сочиненія по исторіи Китая, по его географіи и быту… Къ тому же ежедневно изучалъ англійскій языкъ по методу Плато-Рейсснера и убѣдился, что этотъ господинъ тщетно пробуетъ сдѣлать свой предметъ занимательнымъ! Къ вечеру мое настроеніе становилось мрачнѣе тучи!

Самой свѣтлой для меня минутой былъ всегда тотъ моментъ, когда я бралъ подъ мышку прочтенную повѣстушку и отправлялся въ посольство или миссію за новой. Я долго не рѣшался ходить по Пекину, и меня кто нибудь провожалъ, чаще всего Маджи. Мальчикъ ужасно не любилъ этихъ прогулокъ. Дѣло въ томъ, что, несмотря на мой китайскій костюмъ и поддѣльную косу, китайцы сразу во мнѣ узнали европейца. Синіе глаза и свѣтлыя брови выдавали меня. Прохожіе останавливались, иногда даже шли за мной, уличные мальчишки кричали; „янгъ-хунъ-цзы“ (заморскій чортъ!), „хунъ-мао-дзей“ (рыжій разбойникъ) и, случалось, бросали камнями. Маджи въ такихъ случаяхъ старался держаться подальше отъ меня, ускорялъ шаги до того, что я едва поспѣвалъ за нимъ. Между тѣмъ, мнѣ нельзя было отстать. Дѣло въ томъ, что мой провожатый, послѣ перваго же опыта, сталъ старательно избѣгать бойкихъ торговыхъ улицъ. Мы большею частью двигались по сложному лабиринту узкихъ пустыхъ переулковъ. Сознаюсь, когда я впервые очутился въ этихъ кривыхъ, каменныхъ щеляхъ, между двухъ глухихъ стѣнъ, безъ оконъ, гдѣ за рѣдкими воротами, прикрытыми большими деревянными щитами, слышался сдавленный говоръ чуждыхъ голосовъ и непонятный шумъ какой-то работы, мнѣ стало очень жутко. Мнѣ казалось, что рѣдкіе прохожіе, осматривающіе меня пристальнымъ взглядомъ, обязательно должны броситься на меня и схватить меня за горло. Выраженіе моего лица и мои движенія, повидимому, вызывали неменьшую тревогу въ прохожихъ; въ результатѣ мы, полные страха, расходились, прижавшись къ стѣнкѣ, на разстояніи двухъ аршинъ. Хуже было, когда въ воротахъ невзначай появлялись женскія, украшенныя цвѣтами головки или выскакивали оттуда дѣти. Тогда обыкновенно позади раздавался смѣхъ, восклицанія, обязательное „янгъ-хунъ-цзы!“ „хунъ-мао-дзей!“ летѣли комки грязи, черепки и камни… Маджи исчезалъ, а я боялся ускорить шаги, чтобы за мной не погнались… Я сказалъ Ми, что не желаю больше ходить по переулкамъ; онъ сдѣлалъ сыну суровый выговоръ, но это не помогло. Ребенокъ, очевидно, стыдился ходить вмѣстѣ со мною по люднымъ улицамъ…

Осеннія ненастья, впрочемъ, вскорѣ прекратили наши прогулки. Слякоть и непролазная грязь на улицахъ отбили всякую охоту къ движенію. А если случалась необходимость, то я уходилъ самъ, разсчитывая, что холодный дождевой душъ убилъ любопытство самыхъ завзятыхъ китайскихъ зѣвакъ. Я не ошибся, улицы были неузнаваемы. Даже самыя бойкія изъ нихъ показывались мнѣ пустынными въ сравненіи съ обычной веселой сутолокой. Продавцы подъ огромными зонтиками уныло и хрипло выкликали свой товаръ, немногочисленные прохожіе съ зонтиками, заткнутыми за воротники шубъ, торопливо пробирались гуськомъ по болѣе сухимъ тропамъ среди лужъ. Маленькія извозчичьи телѣжки то и дѣло завязали въ ухабахъ, возбуждая крики ѣдущихъ сзади и впереди. Говоръ прохожихъ покрывала грубая ругань носильщиковъ, съ трудомъ плетущихся съ тяжелыми намокшими паланкинами въ рукахъ, по щиколку въ густомъ вонючемъ мѣсивѣ уличнаго мусора. На меня, конечно, никто не обращалъ вниманія, и я благополучно добирался въ миссію.