Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

Ханъ-Ми, какъ истая образованная китаянка, знала толкъ и, видимо, любила живопись. Когда мы съ Маджи попробовали писать акварельными красками, и мать и сестра не выдержали и, столпившись у стола, внимательно слѣдили за нашей работой. Глаза Ліенъ горѣли, и она то и дѣло восторженно восклицала, восхищалась или порицала неудачные мазки брата. Тогда я обратился къ Ханъ-Ми съ предложеніемъ позволить учиться и Ліенъ…

– Зачѣмъ ей… большеногой! – хмуро отвѣтила мать и отошла отъ стола.

Я не унимался и на слѣдующій день за обѣдомъ повторилъ мое предложеніе. Я сталъ доказывать, что и для Маджи будетъ лучше, если онъ будетъ заниматься въ обществѣ. Такъ какъ я недавно по собственному почину увеличилъ свою квартирную плату, то Ми привѣтливо улыбался и на все кивалъ утвердительно головою. Мать ворчала неохотно, но, въ концѣ концовъ, согласилась. Большая кухня Ми-ло-вань-о превратилась въ сплошную школу. По утру занимался я, изслѣдуя всѣ тайны и прелести китайской литературы и двадцати тысячъ ея знаковъ; послѣ обѣда же самъ превращался въ учителя, заставлялъ моихъ маленькихъ друзей произносить твердые русскіе звуки, затѣмъ училъ ихъ арифметикѣ, разсказывалъ кое-что изъ естественной исторіи, географіи, причемъ часто по этимъ вопросамъ возникали у насъ пренія съ почтенной Ханъ-Ми; она, напримѣръ, утверждала, что гортань прямо сообщается съ сердцемъ и что душа помѣщается въ печени. Наконецъ, мы рисовали всѣ вмѣстѣ прилежно и въ добромъ согласіи.

Время бѣжало; я сжился съ семьей моего Сянь-шаня. Они перестали меня чуждаться и даже часто обращались ко мнѣ съ жалобами другъ на друга или за совѣтомъ въ случаѣ какихъ-нибудь внутреннихъ неурядицъ. Въ этой средѣ я все продолжалъ дѣлать открытія; Ханъ-Ми по прежнему курила опій, это я зналъ, но и моего Сянь-шаня я встрѣтилъ неожиданно на улицѣ съ пріятелями, разодѣтаго и возбужденнаго…

– Это пригласилъ нашего ничтожнаго слугу купецъ въ ресторанъ обѣдать… Слабосильнымъ умомъ своимъ онъ помогъ ему въ одномъ дѣлѣ мало-мало… въ посольствѣ… И платье на неуклюжей спинѣ его не ему принадлежитъ, а нанятое… Не могъ же онъ пойти въ своихъ нищенскихъ лохмотьяхъ… – оправдывался Ми на слѣдующій день. Онъ не просилъ меня о тайнѣ, но, видимо, былъ доволенъ, что я не сказалъ никому изъ домашнихъ о нашей встрѣчѣ.

Пришелъ Новый Годъ. Весь Пекинъ украсился флагами и свѣжими цвѣтами, привезенными съ дальняго юга. Мы всѣ трое: я, Маджи и Ми принесли ихъ съ базара цѣлую корзину.

Алтарь предковъ былъ красиво убранъ камеліями, розами и пахучими цвѣтущими вѣтками померанцеваго дерева. Плоды и яства были установлены подъ нимъ на длинномъ жертвенномъ столѣ. Были зажжены благовонныя курительныя свѣчки. Ми прочелъ изъ семейной книги главу о самомъ знаменитомъ изъ его праотцевъ, который былъ губернаторомъ въ провинціи Шань-Си и построилъ на собственный счетъ мостъ на рѣкѣ Хуанъ-Хэ. Его имя и добродѣтели были увѣковѣчены на мраморной доскѣ, вдѣланной въ каменный сводъ того же моста.

Пообѣдавъ, мы – трое мужчинъ – отправились гулять по городу. Вездѣ двигались толпы празднично одѣтаго народа. Синіе цвѣта преобладали, и ярко-красные вѣера, фонари, пестрые зонтики, букеты цвѣтовъ красиво разнообразили эти синіе потоки возбужденныхъ, смѣющихся, горланящихъ людей. Колокольный звонъ и глубокіе звуки гонговъ покрывали гомонъ человѣческихъ голосовъ и лились непрерывной струей въ тепломъ, насыщенномъ мягкимъ солнечнымъ свѣтомъ, воздухѣ. Мы приняли участіе въ великолѣпной процессіи „Большого Дракона Благополучія“ съ музыкой, знаменами и гирляндами цвѣтовъ. Вечеромъ мы были въ театрѣ, гдѣ животныя и чудовища „Земли, Воды и Неба“ прошли передъ нами въ живописномъ нескончаемо длинномъ хороводѣ… Улицы были иллюминованы цвѣтными бумажными фонарями. На воздухъ то и дѣло взлетали ракеты, петарды съ трескомъ лопались подъ ногами смѣющейся толпы. Въ то же время госпожа Ханъ-Ми и Ліенъ угощали чаемъ и сластями у себя дома сосѣдокъ и сами посѣщали ихъ.

Мнѣ показалось послѣ этихъ праздниковъ, что моя отчужденность отъ общей жизни слабѣетъ, что я начинаю понимать и горе и радости этого огромнаго восточнаго муравейника странныхъ, желтолицыхъ, женоподобныхъ существъ… Многое непонятное и смѣшное стало для меня разумнымъ и осмысленнымъ…

Время бѣжало. Отвѣтъ отъ дяди все не приходилъ. За то срокъ моего пребыванія въ Пекинѣ близился къ концу. Я не безъ сожалѣнія подумывалъ о предстоящей разлукѣ съ семьей моего Сянь-шаня. Мои труды съ учениками, конечно, пропали бы, такъ какъ они не въ состояніи еще были читать самостоятельно по-русски и ничего еще почти не понимали. Да и самъ чуть-чуть сталъ разбираться въ постройкѣ китайскихъ фразъ, въ мѣстничествѣ ихъ словъ, заступающемъ склоненіе и спряженіе, въ ритмѣ и удареніи ихъ рѣчи, совершенно мѣняющихъ значеніе однихъ и тѣхъ же звуковъ.

Улицы подсохли, и я ежедневно ходилъ гулять съ Маджи, который уже пересталъ меня стыдиться. Мы посѣтили мало-по-малу разные закоулки и любопытные кварталы города, гдѣ ютились всевозможные ремесленники и художники. Всѣ они работали тутъ же, чуть не на улицѣ, у открытыхъ просторныхъ оконъ своихъ мастерскихъ. Можно было свободно наблюдать за процессомъ ихъ работъ, но зѣвакъ въ Китаѣ вообще мало: всѣ заняты, всѣ постоянно работаютъ… Оглушительный шумъ торговыхъ улицъ, крики продавцовъ, споры торгующихъ покупателей, звуки инструментовъ проходящихъ по улицамъ частенько похоронныхъ или свадебныхъ оркестровъ, удары молотковъ кующихъ въ мастерскихъ кузнецовъ, жужжаніе пилъ токарныхъ станковъ – все это скоро сильно надоѣло мнѣ, и я больше всего полюбилъ въ концѣ-концовъ прогулку по городской стѣнѣ. Тамъ гулъ города достигалъ только въ видѣ слабаго неустаннаго лепетанія.

Мы одни-одинешеньки шли по широкой, футовъ въ двадцать, вымощенной плитами воздушной улицѣ. Изъ щелей между камнями выростали тамъ и сямъ трава да цвѣты, черезъ каждыя нѣсколько сотъ саженей попадались маленькіе домики сторожей съ крохотными садиками и цвѣтниками и большія трехъ, четырехъ-этажныя сторожевыя башни. При нашемъ приближеніи въ дверяхъ обыкновенно являлись мужчины или женщины и внимательно оглядывали насъ. Мы привѣтствовали ихъ обычнымъ поклономъ, потрясали сжатыми кулаками и шли дальше, придерживая, другъ друга за руку. По обѣимъ сторонамъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ за низкими рядами ровныхъ каменныхъ зубцовъ раскрывалась воздушная пропасть въ 60 слишкомъ футовъ глубиною. Стаи сизыхъ и бѣлыхъ голубей носились тамъ, взлетали и садились на зубчатый край. Маленькія свирѣли, искусно подвязанныя любителями къ крыльямъ птицъ, наигрывали во время ихъ полета странныя, нѣжныя мелодіи. Внизу простирался огромный, какъ море, выстроенный въ одинъ уровень городъ, коверъ желобчатыхъ крышъ, голубыхъ, зеленыхъ, ржавыхъ, желтыхъ и кровяно-красныхъ, исчерченный вдоль и поперекъ сѣрой рѣшеткой улицъ. Манчжурскій городъ полонъ былъ садовъ, спрятанныхъ за высокими оградами. Самое большое скопленіе зелени видѣлось за двойной, розовой стѣной императорскаго города. Бѣлые и розовые фасады многочисленныхъ дворцовъ буквально утопали тамъ въ кудрявой листвѣ деревьевъ и всплывали надъ ней только тяжелыя, трехъэтажныя крыши со вздернутыми къ небу углами, крытыя ярко-желтой глазированной черепицей и блестящія въ лучахъ солнца, точно золотыя… Въ китайскомъ городѣ было менѣе зелени, но больше движенія. Далеко на югѣ въ синей дымкѣ красиво поднимались къ небу рогатыя колокольни храмовъ Неба и Земли и темнѣли безконечные сады…