Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

––––

Съ тѣхъ поръ въ продолженіе многихъ лѣтъ братья Шанги видѣли эту жизнь не больше, чѣмъ въ такое окошечко. Они проплыли океанъ, посѣтили сотни городовъ, проѣхали по желѣзнымъ дорогамъ тысячи миль и не меньше прошли пѣшкомъ, но все время окружали ихъ такія же стѣны, затворы, рѣшетки, надъ спинами ихъ свистѣла та же плеть. Въ то время они лучше узнали бѣлыхъ и убѣдились, что эти жестокія существа суть дѣйствительно потомки „гуся и обезьяны“. За трудъ и покорную сдержанность они при всякомъ удобномъ случаѣ издѣвались надъ желтокожими „кули“, били ихъ и оскорбляли. Братья не осмѣливались никуда отлучаться изъ своихъ грязныхъ жилищъ, гдѣ вмѣстѣ съ ними страдали такіе же черноголовые, забитые, озвѣрѣлые „сыны Поднебесья“. Отдыхомъ и утѣшеніемъ для нихъ былъ исключительно трудъ, всепоглощающій, напряженный трудъ… Только во время работы они сознавали себя людьми, и затихала немного гложущая ихъ тоска…

И труда этого имъ не жалѣли.

– Зачѣмъ жить, Ю-Лянгъ? – спросилъ какъ-то Шангъ-Си, взглядываясь въ безконечно-унылую линію желѣзнодорожной насыпи, которую они воздвигали.

– Пока мы живы, мы можемъ еще увидѣть Китай!.. – порывисто отвѣтилъ Ю-Лянгъ.

– О, да, желтыя ущелья Гань-Су… Я ихъ вижу, братъ, каждый день, когда собираюсь заснуть… Помнишь, какъ волновалась пшеница на высокихъ пажитяхъ въ хорошіе года?.. Такой пшеницы, не бываетъ нигдѣ… Помнишь, какъ мы „играли въ слона“ съ маленькимъ Хонгъ-Ю?.. Мальчуганъ вѣрно уже выросъ…

– Чего стали!?. – раздался за ними хриплый окрикъ. Братья замолкли и дружно взмахнули лопатами.

Такъ проходили дни, мѣсяцы, годы. Долги ихъ почти не уменьшались. Ю-Лянгъ пробовалъ было проникнуть въ тайны этихъ удивительныхъ расчетовъ, и ему были даже предъявлены бумаги и выкладки, изъ которыхъ онъ понялъ одно только, что они продались въ вѣчное рабство.

Разъ какъ-то въ ихъ кварталъ ворвалась толпа вооруженныхъ бѣлыхъ, колола и рубила ихъ, беззащитныхъ, пока не пришли войска и бѣлые не подрались съ бѣлыми… Вскорѣ послѣ того ихъ погнали къ морю и посадили на корабль. Прошелъ слухъ, что ихъ отправляютъ въ Китай.

– Единственная Имперія!.. Пупъ Земли!.. Страна Цвѣтовъ!…

Они все простили, все забыли… Они помнили о ней только хорошее, они разсказывали только трогательное, они смутно сознавали, что нигдѣ, нигдѣ они не чувствовали себя настолько достойными жизни, какъ тамъ… даже въ дни тяжелыхъ испытаній!

И они увидали Китай. Они заранѣе догадались о приближеніи къ нему по тяжелому, знойному воздуху, попадающимся навстрѣчу тупорылымъ „джонкамъ“ съ темными парусами. Наконецъ, затуманился плоскій болотистый берегъ, пароходъ повернулъ въ широкое устье Янгъ-Тсе. Цѣлое полчище маленькихъ лодокъ побѣжало отъ материка къ судну, и милый говоръ сыновъ Поднебесья проникъ подъ палубу къ узникамъ.

– Наши!… Родина!… – крикнули они и устремились безпорядочно къ люку. Стража была опрокинута, и потокъ истомившихся людей вылился наружу. Они смѣялись, перекликались съ соотечественниками, простирали руки къ далекой землѣ. Но къ нимъ уже бѣжали матросы съ сомкнутыми штыками. Вскорѣ на палубѣ остались только окровавленные трупы, живые были безжалостно сброшены обратно въ открытый трюмъ. Ихъ провезли мимо Китая, но не въ Китай: вѣдь они еще не уплатили долговъ!

Впрочемъ, старикъ Тайфунъ замѣтилъ продѣлки рыжебородыхъ варваровъ и рѣшилъ освободить черноголовыхъ дѣтей своихъ. Онъ мощнымъ дыханіемъ опрокинулъ небо на океанъ и смѣшалъ его пѣну съ туманомъ воздуха. Нѣсколько дней ревущія волны перекидывались безпомощнымъ кораблемъ точно дѣтской игрушкой.

Даже безстрашные бѣлые матросы ужаснулись и перестали бороться. Заключенные на днѣ трюма кули превратились въ чудовищный клубокъ тѣлъ живыхъ и мертвыхъ, задохшихся и задыхающихся отъ рвоты и воды.

Наконецъ, буря прекратилась. Надъ взбаломученнымъ, но затихающимъ моремъ взошло золотое солнце. Судно безсильно скользило по длиннымъ, пологимъ валамъ. На горизонтѣ зачернѣла земля. На палубѣ появились люди и принялись починять поломы. Робко застучалъ умолкнувшій временно винтъ парохода. Зазвучали отрывистыя слова команды, а изъ подъ палубы сквозь открытый матросами люкъ вырвались сдавленные стоны. Пароходъ выпрямился и пошелъ. Но бѣгъ его продолжался недолго. Вскорѣ онъ вздрогнулъ, треснулъ, остановился и даже пересталъ покачиваться.

Несчастные кули стали приходить въ себя послѣ страшной морской болѣзни. Шангъ-Си среди разбросанныхъ тѣлъ отыскивалъ брата.

– Ю-Лянгъ!.. Ю-Лянгъ, гдѣ ты!?. – тихо стоналъ онъ.

– Я здѣсь! Слушай, они уходятъ… – прокричалъ сверху голосъ. Шангъ-Си поднялъ глаза и увидѣлъ брата на лѣстницѣ у рѣшетки люка. Шангъ-Си немедленно взобрался туда же, и за нимъ поспѣшили остальные. Въ то же время внизу раздались пронзительные крики:

– Вода!.. вода!..

Десятки рукъ потянулись вверхъ. Люди полѣзли другъ на друга.

– Откройте! Пустите!..

На палубѣ было совершенно тихо, такъ тихо, что прильнувшіе къ рѣшеткѣ выхода люди явственно слышали плескъ веселъ удалявшихся лодокъ и рокотъ волиъ, ударяющихся въ бока судна 4). Внизу подъ ними все выше и выше подымалась съ характернымъ шипѣніемъ черная блестящая вода. Тѣла китайцевъ плавали въ ней, какъ потопленныя мухи, распластавшись, распустивши косы, кто ничкомъ, кто навзничь или бокомъ. Вода тихо, неустанно глотала все новыя жертвы изъ живой гирлянды несчастныхъ, уцѣпившихся у лѣстницы и перилъ. Послѣднимъ погибъ Шангъ-Си, повисшій на своихъ стальныхъ рукахъ у самой рѣшетки, съ лицомъ, обращеннымъ къ небу…

Приближалось лѣто, стало тепло, и мѣховая шапка Хабджія уже была совершенно лишней. Его жена – Керемесъ – шила ему шапку изъ лоскутковъ сукна, которые случайно попали въ ея шкатулку. Хабджій никогда въ жизни не носилъ такой шапки; въ жару онъ обыкновенно повязывалъ лобъ платкомъ. Поэтому неудивительно, что, почувствовавъ ее на своей круглой, гладко выстриженной головѣ, онъ долго оглядывалъ себя передъ осколкомъ зеркала, строя соотвѣтственныя этому украшенія мины.

– Настоящій русскій – вымолвилъ онъ, наконецъ, торжественно обращаясь къ стоящей тутъ же женѣ, а его бронзовое, плоское лицо засіяло отъ искренней, добродушной улыбки.

– Ну, иди – говорила Керемесъ, слегка ударяя его ладонью по широкой спинѣ. За это „настоящій русскій“ обнялъ ее и, понюхавъ сначала по-якутски ея щеку, поцѣловалъ ее затѣмъ по-русски въ губы; при этомъ оба разсмѣялись во все горло.

– Когда же ты, наконецъ, пойдешь – кокетливо защищалась женщина, толкая мужа къ дверямъ.

Хабджій вздохнулъ, сдѣлался вдругъ серьезенъ, схватилъ приготовленныя уже рукавицы и „нахалку“ изъ волосъ отъ комаровъ, небрежно трижды перекрестился и сталъ уходить.