Сара Барнард - Прощай, мисс Совершенство

Я представляю, как отстегиваю ремень безопасности и подхожу к Бонни поговорить. Мне многое надо ей сказать. Что мне жаль, что я не хотела, чтобы так вышло. Но еще – что мне не жаль, потому что теперь-то все будет хорошо, и разве она сама этого не понимает! Я бы сказала ей, что сделала это ради нее, потому что именно так поступают лучшие друзья. Я бы сказала: эй, а ты заметила, что, когда ты пошла вразнос, я угомонилась? Посмотри-ка на нас, разрушительниц стереотипов. Я бы сказала: боже, я так по тебе соскучилась. Я бы сказала: не переживай. Я бы сказала: родители тебя простят. Я бы сказала, что сама тебя прощаю.

Но я не двигаюсь с места. Я знаю, что это бесполезно. Бонни из прошлого, Бонни, которую я знала, послушала бы меня, исчезла. Если вообще когда-то существовала. На ее место пришла эта злая незнакомка, которая наверняка меня ненавидит. Девчонка, испортившая праздник, нарушившая свои обещания. Я не знаю, что случится, когда мы приземлимся. Не могу представить, что станет нашей новой нормой – но вернуться назад будет уже невозможно. Еще я понимаю: я знаю, что значит потерять человека, который должен быть с тобой всегда. Такое со мной уже было. Пустить человека в жизнь – значит сделать выбор, и иногда этот выбор может измениться. Я смотрю через проход на Бонни. Она все еще смотрит на спинку кресла. Я думаю о том, что не сказала ей, как мне нравятся ее рыжие волосы, как они неожиданно ей идут. Я думаю, если она посмотрит на меня, всего один разок, то я расскажу ей.

Она на меня не смотрит.

Позже, когда самолет начинает снижаться, Валери пьет очередную таблетку и, вытянув шею, пытается заглянуть в окно.

– Ох, скорее бы уже домой, – говорит она.

– Да уж, – с чувством вторит ей Коннор. – Напьюсь чаю до зеленых чертей.

Мы с Валери одновременно хихикаем, и виной тому истерика (у меня) и кодеин (у нее). У Коннора розовеют уши, но он широко улыбается и растягивается на кресле. Я ненадолго опускаю голову ему на плечо, и тут раздается громкий лязг: самолет выпустил шасси.

– Ну что, ты готова? – спрашивает Валери.

Из иллюминатора на нас надвигается Англия. Здания стремительно растут.

– А что, у меня есть выбор?

– Не-а.

Она морщится, когда мы подпрыгиваем на посадочной полосе, а потом расслабляется.

– Дом! – с радостной улыбкой говорит Валери.

Полиция сопровождает нас при выходе из самолета: к тем офицерам, что летели с нами, присоединяется новая группа на посадочной полосе. Валери поджидает инвалидное кресло, и она садится в него со вздохом облегчения. Нас ведут через терминал; я не отрываю взгляда от поникшей макушки Бонни. Я вроде как жду, что сейчас она выкинет какой-нибудь номер, сбежит от полицейских, но она просто молча шагает, и ее руки неподвижно висят вдоль тела. Она совсем отчаялась.

– Куда мы идем? – спрашиваю я у женщины в форме, которая идет рядом.

Да это же констебль Дойл! Та самая, которая сидела у нас на кухне и писала заметки, вместо того чтобы разговаривать. Та самая, которая подмигнула мне, словно увидев насквозь.

– В безопасное место, – говорит она, и звучит это довольно зловеще, но потом добавляет: – Все будет хорошо.

– Я не хочу, – раздается тихий и сиплый голос Бонни. В нем слышится паника.

Мне представляется сцена: мама Бонни налетает на меня в коридоре, пылая от гнева, и отчитывает меня насчет моих приоритетов. На месте Бонни я бы тоже не хотела сейчас с ней встречаться. На самом деле, мне даже не хочется находиться рядом в момент взрыва.

Каким-то непостижимым образом мы с Бонни заходим в комнату бок о бок. Мы стоим так близко, что я чувствую, как ее охватывает дрожь, когда она видит родителей. Те уже встали и идут ей навстречу, мы даже не успеваем зайти в комнату.

– Бонни, – говорит ее мать надтреснутым голосом. Она тянется вперед и берет лицо дочери в руки. – Моя Бонни.

Никакого взрыва. Я поднимаю взгляд на отца Бонни. По его щекам бегут слезы. Он протягивает руку и кладет Бонни на плечо, нежно сжимая. Я стараюсь не смотреть. Бонни обрушивается им в объятия и рыдает у матери на плече.

– Простите, простите, – слышу я.

– Все хорошо, все хорошо, – отвечает ее мать, и отец добавляет: «Мы тебя любим».

У меня мутнеет в глазах, но я различаю Кэролин: она идет ко мне с улыбкой на лице. Я позволяю себя обнять – куда крепче, чем она обычно решается. Кэролин шепчет мне в ухо: «Отличная работа», – а потом отстраняется, высматривая в толпе Валери. По ее улыбке я понимаю: нашла. Она оборачивается и крепко, по-кэролински пожимает мне руку, глядя прямо в лицо.

– Ты дома, – говорит она.

В школе царит полный переполох, что совершенно нехарактерно для утра четверга, да еще в августе. В это время школы вообще не должно существовать.

Мы с Коннором проходим сквозь парадный вход в кабинет 14А, где обычно у нас проходят уроки физики, а сегодня вывесили результаты экзаменов. Я подхожу к третьему ряду, где стоит коробка с фамилиями на «М», а Коннор идет к первому, на «А». Мой ряд обслуживает мистер Хейл. Он улыбается, когда я подхожу.

– А, Иден, – куда дружелюбнее и теплее обычного говорит он. Видимо, воспылал напоследок дружескими чувствами. Он пробегает пальцами по фамилиям и достает конверт, который протягивает мне с поклоном.

– Всего наилучшего, мисс МакКинли.

Я знаю, что вижу мистера Хейла в последний раз. Это так странно, так грустно и одновременно правильно. Я улыбаюсь в ответ и отхожу открыть конверт. Тихого места тут не найти, и мне хочется узнать свои результаты до того, как Коннор скажет мне свои, поэтому я отхожу в дальний конец кабинета и притворяюсь, что тут тихо.

Все как я ожидала: в основном тройки, пара двоек и еще две-три четверки с минусом. Я смотрю на буквы и жду, когда же начну что-то чувствовать. Облегчение? Радость? Грусть? Честно говоря, я чувствую себя совершенно так же, как раньше. Ничего не изменилось.

Я складываю листок с результатами и кладу его обратно в конверт. Оборачиваюсь, ища Коннора взглядом. Он уже идет ко мне с улыбкой на лице.

– Все хорошо? – спрашивает он.

Свои результаты он держит в руке, но все же сначала спрашивает про мои, потому что это Коннор.

Я с улыбкой пожимаю плечами:

– Ага. Ничего неожиданного. А у тебя?

– Восемь четверок с плюсом, две – с минусом. Не так уж плохо, а?

– Да вообще отлично. – Я тянусь чмокнуть его в щеку.

– Коннор, – зовет кто-то.

Мы оборачиваемся. Это учитель рисования машет Коннору.

Коннор смотрит на меня, и я киваю ему, мол, иди. Прислонившись к стене и задумчиво поглаживая ребро конверта, я наблюдаю за суматохой в кабинете. Лучше позвонить Кэролин сейчас или дождаться, когда вернусь домой? Мои глаза останавливаются на фигуре в другом углу кабинета. Она стоит в углу, тихая и не заметная никому, кроме своей матери.