Александра Давыдова - Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

Я молча кивнул.

— Изводит она их всю дорогу моими руками! Когда сама справиться не может, вечно ко мне тащит… С ней трудно! Слушать никого не хочет, идет куда глаза глядят, берет все, что ей приглянулось. С детства такая была, шило в заду усидеть на месте мешает — семейное видать, по наследству досталось…

Пес улыбнулся сам себе, задумался на мгновение и продолжил:

— Разборчивая она, на ком попало скакать не станет. В первый раз на моей памяти у нее такой залет! Приглянулся ты Искре чем-то, Рыжий, иначе точняк бы тебя траванула или придушила, ей это раз плюнуть. Не стала — значит, что-то в тебе разглядела, чего я в упор не видел и не вижу. Ты ведь ее так и не заложил, хотя числишься честным, и не забудешь теперь никогда, верно?

Я молчал, не знал, что ответить.

— Буду теперь тебя опасаться, Рыжий, вот что! Ты совсем непрост оказался, — Пёс засмеялся и обнял меня за плечи. — Имеется в тебе потайное дно, да?

— Что мне теперь делать-то? — сам не знаю, зачем его об этом спросил.

— Ныряй! — он тихонько хлопнул меня по спине, будто толкнул в воду. Лязгнули громко наручи о пластины доспеха, напомнили, кто мы и где:

— Без любви жизнь не жизнь, брат, а только существование. Любовь — страдания, в которых можно увидеть высокий смысл, а все остальное — просто страдания того или иного рода.

И тут я словно очнулся ото сна, увидел не глазами даже, а как-то иначе: все, что болтали про Пса — ерунда! Передо мной стояло властное существо, полное безысходной печали. Облаченное в роскошные одежды из человеческих жил и костей, безжалостное и мудрое, оно давно уже всё за всех тут решило. Я будто заглянул в пустые глазницы самой Смерти! С пронзительным скрипом и оглушительным скрежетом Южные врата Вышегорья распахнулись передо мной. Душа ушла в пятки, дыхание перехватило, из глаз сами собой брызнули слезы. Вернее всех шкал имперского атласа мое сердце сказало мне, что будет дальше. Понял отчетливо и ясно, что Искру я больше уже никогда не увижу и мучиться этим буду теперь до конца своих дней.

— Решил в стае остаться?! Ну, дело твое, — Пес улыбался как ни в чем не бывало. — Помог, чем мог! О том, что видел и слышал — молчок, лады?

Как же хотелось прыгнуть в седло, догнать ее, вернуть…

Я вытер украдкой слезы, а Пес посмотрел на меня и сказал:

— Черный меч для особых случаев, для всех прочих — любое другое оружие. Если рубить хорошим мечом, кого ни попадя, Рыжий, он очень быстро станет никуда не годным.

Кто бы мог подумать! Едва ли не половину егерей перебил Баламут. Пестрые стрелы торчали из шей, глазниц и разверстых ртов, все разные, каждую он вынул, не ломая, и вернул назад в свой невзрачный потертый колчан.

Пес строго-настрого запретил пускать под нож лошадей и грабить мертвых, отчего Левша совсем скис. Блаженный смастерил вполне сносные волокуши, мы засыпали неглубокую могилу землей и завалили сверху конскими трупами, чтоб зверью и мародерам труднее было ее разворошить.

Я совсем выбился из сил, присел передохнуть, положил за щеку лоскут жесткого вяленого мяса и сам не заметил, как задремал. Очнулся, когда Горбун, звеня кольцами, прошел мимо. Перекинулись они с Капитаном на пальцах о чем-то и повели нас к реке.

Вышегорский доспех оказался легким и удобным, забрал себе тот, что был на егере, которого Искра заколола. Воняло от него чужой кровью резко, неприятно, но Пес сказал, что запах не стойкий, за пару дней выветрится. Левша менять калантарь отказался, на меня смотрел косо, все нудел про бесовские одежды и сомнительные цвета, но меч егеря под левую руку выцыганил и сам на черного коня в конце концов пересел. А я только вьючники и часть снаряжения на вышегорского жеребца перевесил, облегчил жизнь своей верной лошадке.

На ночевку мы встали в глубоком овраге, там и костер разожгли, и коней легко припрятали. Я хотел сходить на реку искупаться, Муху помыть, простирнуть вещи, но Пес легко отговорил — сказал, что здесь теперь водятся черт знает какие твари, лет двадцать назад началось и с тех пор стало только хуже.

— А на что они хоть п-п-похожи? — поинтересовался недоверчивый Левша.

— Да всякие бывают: слизь ядовитая, водоросли хищные, я в Левобережном видел осьминога, щупальца толщиной с твою ногу…

— Б-б-брехня! — ухмыльнулся Левша. — Ври-ври, да не заговаривайся!

— Вышегорцы их выпустили, что ли? — Капитан достал имперский атлас и уже вовсю крутил рычажки, трещал и щелкал, пристроившись у костра.

— Сами расползлись с ферм, когда смотреть за ними некому стало. Ты-то, отец, знаешь, чем тут до войны все подряд занимались.

Капитан кивнул:

— Опять междоусобица у них, да? Записки егеря прочитал и не понял ничего. Что они снова делят, почему Эн-менн Луанну не признают?

— Королева верит в пророчество, ждет обещанного бога, — Пес помрачнел. — Который год уже ждет, многим не нравится, хотят другого правителя.

— Вместо пепла — пламя, вместо плача — радость, — в сумерках Баламута уже не было видно, говорил он торжественно, нараспев, так в храмах читают гимны по праздникам, — вместо унылого духа — славные одежды, назовут его сильным правдою…

— Во-во! — Пес поворошил угли и подбросил полено в огонь. — Эта часть еще ничего, мне куда больше прочих нравится…

— А что за беда у них с женщинами?

— Считается, что Эн-менн Луанна последняя из рожденных чистокровных. Извели всех войны да болезни.

— Во как! — присвистнул Капитан. — Егеря у Рэй часто стояли, да? В записях есть про дом в конце дороги.

— Ага, и эти, и другие — тут полно неприкаянных душ шляется по окрестностям.

— К-к-как это?! — Левша побледнел, да и у меня в груди кольнуло больно-пребольно.

— А в чем проблема? — Пес взглянул на него исподлобья. — Они тоже люди, им еда нужна, крыша над головой, женщины…

— М-м-мерзость какая! — Левшу аж передернуло. — Что ж ты нам сразу не сказал?!

— Ну все, отбой! — Капитан встал, громко щелкнул крышкой атласа и убрал его за пазуху. — Смени Горбуна, Рыжий! В утренней страже Баламут.

Ночью за останками лошадей пришли волки. Выли нескладным хором, шумно грызлись, делили добычу.

Луна светила в полную силу, спать не хотелось. Легкий ветерок гулял по ковылям, размеренно перебирал длинные серебристые гривы. Я устроился на пригорке, сидел в густых зарослях степного миндаля и думал об Искре. Не считали вышегорцы ее и Пса равными, вели они себя с ними, как… как с наемниками, что ли? Да, точно. Искра сказала: «Ее Пес»? Неужто Эн-менн Луанны?!

Тут со мной случился приступ чуйки, тряхнуло так, что мысли из башки разом улетучились, весь обратился в зрение и слух. Через целину, пока едва различимые, по высокой траве, прямо на меня брели темные тени.

— Замри, — шепнул у самого уха Баламут.