Александра Давыдова - Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

— Я больше не пью, Миша. И тебе не советую.

Обогнув застывшего в прострации Миху, Колька повел детей домой.

В Любимовке было всего две улицы, но какие! Они вились по холмам, спускались к реке, сплетались в запутанный клубок, разобрать который могли лишь живущие в нем. «Прямо, направо, потом налево от дуба, а там под забором пролезете, налево — и дома, — объяснял Колька дорогу детям. — Не заблудитесь».

На том участке улицы, что спускался к реке — «прямо, направо», Колька и повстречался с почти крестным ходом. Батюшка Андрей, надо отдать ему должное, не сплоховал: тотчас окропил блудного сына и его детишек.

— Гляди, народ добрый, на чудо божие! — В семинарии батюшка пел громче всех, беря не талантом, а старанием. — Вернулся раб божий Николай! После молитвы нашей вернулся!

В толпе согласно загудели; служка Макс, зевавший всю дорогу, оживился и попробовал включить камеру на телефоне — он пытался стать видеоблогером. Надька отвесила сыну подзатыльник, оттерла попа в сторону и выступила вперед.

— Колечка! А мы ж уже и не чаяли! — Батюшка Андрей поймал себя на зависти такому голосу. — А я все глаза выплакала! Да где ж ты был, родненький?

Колька замялся: его смущали пристальные взгляды толпы. Расходиться никто не собирался — еще бы, такая новость! Это вам не украденный у завуча велик, это настоящая загадка. Сельчане, не пряча лиц и не понижая тон, обсудили Кольку, Надьку, батюшку, чернявых детей — цыганчата, как есть цыганчата, — ангелов, похищение, полицию, нового участкового, незамужнюю Верку, и пришли к выводу, что полиционеру пора жениться, а Кольке — объяснить, где он был.

— Я к сестре ездил, — Колька потряс зажатыми в его ладонях детскими руками. — Вот, за детками. Они одни остались, а я забрал.

Баба Катя, прятавшаяся где-то едва ли не под забором, не выдержала и выскочила вперед. Ее возмущение и желание реабилитироваться в глазах общины было сильнее гравитации.

— Какая такая сестра? Ты ж в соседнем дворе вырос, я же тебя вот такусенького помню! Ты у мамки один. О-дин.

— Да, да, — закивала Надька. — Один ты, одинешенек… — Только она приготовилась плакать, как ее прервали.

Девчонка, недовольная задержкой, рыкнула. В толпе кто-то ахнул, батюшка мелко перекрестился.

— Ирочка, уже идем! — всполошился Колька. — Катерина Ивановна, мой дом как? В порядке? Ключи на месте?

Перепуганная баба Катя затрясла головой: все, все на месте! А кастрюли она потом занесет. Колька подхватил детей на руки и зашагал вниз по улице, не обращая никакого внимания на расступающееся перед ним людское море.

Помимо службы в церкви и видеоблога Макс еще подрабатывал в сельском генделыке: приходил утром, мыл полы, убирал на улице. На мамку надеяться не приходилось. Только вот в сентябре, когда началась школа, вставать приходилось засветло — сначала в доме убраться да сварганить какой-никакой завтрак мелким, а там уж и на работу выдвигаться.

В то утро Макс не ожидал увидеть ничего удивительного. Шел и записывал на камеру новое видео.

— Ставим лойсы, пацаны, — он состроил самое зверское выражение лица, подсмотренное у батюшки, когда тот придумывал речь для первого звонка. — Ждите новое видео завтра! Я расскажу, как в нашем…

Его пылкую речь прервало появление дяди Коли. Тот бежал трусцой — красивый, нарядный: в алых шелковых шортах, которые и выглядели, и пахли советским союзом, в майке-алкоголичке, в кедах и скромных белых носочках с какими-то мультяшными мордами. Пропустить такое зрелище Максу не позволил его блогерский нюх. Презрев возможность опоздать на работу, он побежал вслед за бывшим алкашом, слухи о котором будоражили все село.

Дядя Коля обогнул дерево, добежал до реки и остановился, чтобы размяться. За выпадами его костлявых бедер наблюдал не только Макс — «зырьте, зырьте, это наш дядя Коля, тот самый, которого унесли ангелы… или демоны… Да, он бросил пить… И есть, ха!», — но и Миха с Санычем. Эта парочка культурно отдыхала у воды весь вечер, да так культурно, что у них не осталось сил добраться домой и пришлось ночевать там же, на скатерти-газете. Сейчас же они недовольно глядели на Кольку, пританцовывающего у их голов.

— С добрым утром! Миша, Александр Александрович, как ваше здоровье? Давно не виделись, — лучащегося бодростью Кольку хотелось удавить.

— Зашибись, — резюмировал Миха и полез по карманам за сигаретами. Саныча хватило лишь на вялый кивок.

— Миша, ты бы бросил эти привычки, — сказал Колька. Он выглядел искренне огорченным. — Ты же знаешь, какие люди хрупкие. Ну кому ты лучше сделаешь, если погибнешь через полгода? А? Если будешь идти домой немножко пьяненький, поскользнешься на льду, упадешь и расшибешь голову, попадешь в больницу и умрешь там от апоплексического удара? Лучше детками своими займись, пока есть время все поправить.

Миха выронил сигарету: он почувствовал весенний последний мороз, кусающий за щеки, скользкую накатанную дорогу…

— Э? — не понял Саныч.

— А вам, Александр Александрович, к моему сожалению, уже ничто не поможет.

Восхищенный Макс снял крупным планом ошарашенные лица Михи и Саныча и бросился бежать за дядей Колей.

— Это чё было, Мих? Че было-то?

Озябший не то от ночевки на сырой земле, не то от холодных слов, Миха только сплюнул зло. Вынул из кармана пачку сигарет — почти полную, еще курить и курить — отдал ее Санычу и потопал домой. К деткам.

Баба Катя считала себя хорошим человеком. Она никогда не сидела в тюрьме, не убивала и не воровала — назвать кражей прилипшие к рукам пакеты молока с ее родного молокозавода язык не поворачивался. Потому, как образец хорошего человека, полагала себя вправе следить за соседями. Вон Людка из первого дома: с виду приличная такая, училка, а дома палец о палец не ударит. Половики не выбиты, двор сорняками зарос, белье постиранное шестой день висит. Непорядок.

Поцокав неодобрительно, баба Катя уже собиралась навестить соседку, как увидела что-то гораздо интереснее.

По Колькиному двору — до забора у того руки еще не дошли, так что вся улица могла любоваться его общественной жизнью — бегали дети. Ну, дети как дети, в другой день баба Катя и не заметила б тех цыганчат. Но сегодня-то дети были раздетые! Бегали по чистеньким дорожкам, вот только на той неделе залитых цементом, сверкали розовыми пяточками и цветастыми трусиками.

Вот! Вот ее шанс оправдаться за историю с ангелами! После нее бабу Катю начали считать не обычной сплетницей, которая бесится от безделья, а слегка помешанной. В селе уже была одна сумасшедшая — Клавка-учетчица, прибитая кирпичом и с тех пор потерявшая остатки небольшого ума, — и становиться ее напарницей бабе Кате не хотелось.

В голове ее заиграла тревожная музыка из «Криминальной России» — сейчас-то таких передач уже не делают, боятся властей! — и баба Катя, пригнувшись, пошла к забору.