Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени [litres]

– Правда?

– Да, и ты вроде как смущалась, но и гордилась собой тоже… На тебе было бикини, розовое с зеленым, и желтые солнцезащитные очки с оправой в форме сердечек.

– Помню… а… а! Генри, больно, больно!

Кларисса поворачивается и говорит:

– Тише, Клэр, просто ребенок давит на позвоночник. Нужно повернуться, хорошо?

Клэр пытается сменить положение.

– Вот мы и приехали, – говорит Гомес, подъезжая к зоне высадки больницы «Мерси».

– Сейчас начнется, – говорит Клэр.

Гомес останавливает машину, выскакивает, и мы аккуратно вынимаем из машины Клэр. Она делает два шага, и тут отходят воды.

– Хорошо рассчитала, котенок, – говорит Гомес.

Кларисса бежит вперед с нашими документами, мы с Гомесом осторожно проводим Клэр через приемную «скорой помощи» и по длинным коридорам родильного отделения. Она стоит, облокотившись на каталку, пока ей спешно готовят палату.

– Не уходи, – шепчет Клэр.

– Не уйду, – снова говорю я ей.

Хотелось бы в это верить. Мне холодно, и подташнивает. Клэр поворачивается и прислоняется ко мне. Я обнимаю ее. Ребенок разделяет нас, живот жесткий. «Выходи, выходи, где бы ты ни был». Клэр тяжело дышит. Толстая блондинка-медсестра сообщает, что палата готова. Мы проходим внутрь. Клэр немедленно становится на пол на четвереньки. Кларисса начинает раскладывать вещи, одежду – в шкаф, туалетные принадлежности – в ванную. Мы с Гомесом стоим и беспомощно смотрим на Клэр. Она стонет. Мы переглядываемся, Гомес пожимает плечами.

– Эй, Клэр! – говорит Кларисса. – Как насчет ванны? В теплой воде тебе будет лучше.

Клэр кивает. Кларисса машет на нас с Гомесом руками, как бы говоря: «Уходите».

– Пойду покурю, – решает Гомес и уходит.

– Мне остаться? – спрашиваю я Клэр.

– Да! Не уходи… стой так, чтобы я тебя видела.

– Хорошо.

Иду в ванную включить воду. Больничные ванные ужасают меня. В них всегда пахнет дешевым мылом и больной плотью. Я открываю кран, жду, когда пойдет теплая вода.

– Генри! Ты там? – зовет Клэр.

Просовываю голову в комнату и говорю:

– Здесь, дорогая.

– Иди сюда, – командует Клэр, и Кларисса занимает мое место в ванной.

Клэр издает звук, который я никогда не слышал от человеческого существа, – глубокий вопль полного отчаяния. Что я с ней сделал? Я думаю о двенадцатилетней Клэр, которая со смехом валяется на пляжной подстилке, засыпанная мокрым песком, в своем первом бикини. О Клэр. Прости меня, прости. Пожилая черная медсестра приходит и осматривает Клэр.

– Хорошая девочка, – воркует она над Клэр. – Шесть сантиметров.

Клэр кивает с улыбкой, потом лицо искажается. Она хватается за живот и сгибается пополам, стон становится громче. Мы с сестрой держим ее. Клэр пытается перевести дыхание, потом начинает кричать. Появляется Эмит Монтегю и бросается к ней:

– Тише, детка, тише, успокойся…

Сестра сообщает доктору Монтегю необходимую информацию. Для меня это звучит как китайская грамота. Клэр плачет. Я прочищаю горло. Мой голос звучит очень хрипло:

– Как насчет эпидуралки?

– Клэр?

Она кивает. Люди заходят в палату с ампулами, иглами, шприцами. Я сижу, держа Клэр за руку, глядя ей в лицо. Она лежит на боку, всхлипывая, лицо мокрое от пота и слез, анестезиолог набирает шприц и вводит иглу в позвоночник. Доктор Монтегю осматривает ее и хмурится, глядя на изображение на мониторе.

– Что-то не так? – спрашивает Клэр. – Там что-то случилось.

– Сердцебиение частое. Ваша девочка очень напугана. Нужно успокоиться, Клэр, и ребенок тоже успокоится, хорошо?

– Так больно.

– Это потому что она большая, – говорит Эмит Монтегю спокойным, умиротворяющим голосом. Толстый анестезиолог с усами, как у моржа, устало смотрит на меня поверх тела Клэр. – Но сейчас мы дадим ей коктейль, немного наркотика, немного обезболивающего, и скоро ты расслабишься, и ребенок тоже, хорошо? – Клэр кивает. Доктор Монтегю улыбается. – Генри, вы как?

– Не очень, – пытаюсь улыбнуться я.

Мне бы не повредил коктейль, который они дают Клэр. У меня немного двоится в глазах; глубоко дышу, и это проходит.

– Вот, уже лучше, видишь? – говорит доктор Монтегю. – Это как маленькое облачко, которое проходит, и боль проходит тоже, мы уводим облако и оставляем у дороги, само по себе, а вы с малышкой здесь, так? Здесь хорошо, мы никуда не торопимся, никуда не спешим…

Напряжение ушло с лица Клэр. Глаза не отрываются от доктора Монтегю. Приборы гудят. В комнате полумрак. Снаружи сияет солнце. Доктор Монтегю смотрит на экран и говорит:

– Скажи ей, что ты в порядке и она в порядке. Спой ей песенку.

– Альба, все хорошо, – тихо говорит Клэр. Смотрит на меня: – Расскажи стихотворение о любовниках на ковре.

В первый момент я не понимаю, о чем речь, затем вспоминаю. Чувствую себя неловко оттого, что буду читать Рильке перед всеми этими людьми, так что начинаю по-немецки:

– «Engel! Es ware ein Platz, den wir nicht wissen…»

– Расскажи на английском, – перебивает меня Клэр.

– Прости.

Меняю положение, чтобы сидеть около живота Клэр, спиной к Клариссе, медсестре и доктору; просовываю руку под кофту Клэр.

– Ангел! – говорю я Клэр, как будто мы в нашей постели, как будто всю ночь мы занимались менее примечательными вещами:

– Вот так, – говорит доктор Монтегю, выключая монитор. – Все успокоились.

Она радостно нам улыбается и выплывает за дверь, следом идет сестра. Я случайно поднимаю глаза на анестезиолога. Его глаза ясно говорят: «Ну ты и тряпка!»

КЛЭР: Солнце поднимается, а я лежу неподвижно на незнакомой кровати в розовой комнате, в неведомой стране, моей утробе, и Альба ползет домой или из дома. Боль отступила, но я знаю, что ушла она недалеко, что она притаилась где-то за углом или под кроватью и выпрыгнет, когда я меньше всего буду ее ожидать. Схватки появляются и пропадают, отдаленные, заглушенные, как горсть колокольчиков, звучащих через туман. Генри лежит рядом со мной. Люди приходят и уходят. Кажется, сейчас вырвет, но нет. Кларисса дает мне колотый лед из пластикового стаканчика; на вкус он как лежалый снег. Я смотрю на трубки, красные лампочки на приборах и думаю о маме. Дышу. Генри смотрит на меня. Он выглядит напряженным и несчастным. Я опять начинаю беспокоиться, что он исчезнет.