Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том II [СИ]

И, отпустив пояс, отскочил и замер, слегка откинув голову, усеянную репейниками:

‒ Ну, плати. Я готов.

Но, оказалось, готов он не был. Ждал атаки ‒ а Энт принялся его обнимать. И глядел так радостно, словно не его сунул носом в мох менестрель на два года младше, а он прошёл то самое Посвящение.

‒ Отлично, просто здорово! А я и учил-то тебя совсем недолго!

‒ Мне казалось, ‒ растерянно сказал Вил, ‒ ты рассердишься.

‒ Почему? Твоя победа ведь и моя тоже: значит, наши уроки не прошли напрасно… и вообще всё, с того дня, когда я тебя увидел. ‒ Его голос зазвучал глуховато. ‒ Я очень хотел в день рождения быть с тобой. Вот так, в лесу, и только мы вдвоём, звёзды и Лили.

Он кашлянул и встал к Вилу спиной, прислонясь плечом к дереву. Вил кусал губы, глядя на золотые волосы на ветхой рубашке в пёстрых заплатах. Глаза щипало… странно, разве вейлины тоже плачут?..

‒ Ты думаешь, ‒ пробормотал он, чтобы хоть что-то сказать, ‒ я не мог сделать это силой Чар?

‒ Думаю? ‒ Энтис повернулся к нему, недоумевающе вскинув брови: ‒ Я не думаю, я точно знаю. Я всегда знаю, когда ты рядом касаешься Кружев. ‒ И, помедлив, объяснил: ‒ Я ощущаю… не страх, но похоже. Неприятное, тревожное чувство. Ты поиграешь мне вечером, когда появятся звёзды?

Вил улыбнулся, вспоминая: это уже было год назад ‒ так давно, так по-другому, и я был другим…

‒ Конечно. Я буду петь и играть для тебя, пока не охрипну и не сотру пальцы до кости… ‒ и про себя договорил ‒ совсем иначе, чем год назад: потому что я люблю тебя, Энт, мой Рыцарь.

Вот так и получилось, что свой день рождения Энтис Крис-Тален из Замка Эврил встретил в лесу, и праздничная трапеза в его честь ограничилась кроликом, зажаренным на костре, и водой из родника, и эту роскошь разделял с ним вместо братьев-Рыцарей один-единственный друг ‒ менестрель по роду занятий и Чар-Вэй по велению Судьбы… А он и не желал ничего другого. Ему казалось, у него вышел чудесный праздник ‒ лучший за последние семь лет; он был совершенно счастлив. Счастье было с ним с самого утра, с ним он уснул (почти на рассвете, уронив голову на колени Вила, и впрямь охрипшего от песен в ту ночь), с ним же проснулся и вновь пустился в путь, развлекая друга самыми затейливыми трелями, какие только мог извлечь из флейты. А потом они нашли принцессу.

Ветра коснуться ‒

и в сердце стрела огня.

Тени трёх алых лет

смешаются с истинной сутью

В тишине сгоревших оков

Затерянный в ткани снов

увидит тебя…

и зеркало тёмных вод назовёт ответ.

‒ Валенсия Диш Эйвин, ‒ сказала девочка. Голос легонько дрогнул. Мужчина поднял брови:

‒ Боишься?

Она серьёзно посмотрела ему в глаза. Удивительные глаза изумрудного цвета, полные Чар.

‒ Да, ‒ она кашлянула, ‒ милорд… мой магистр. Наверно, все немного боятся, правда?

Он улыбнулся. Не очень-то тепло. Скорее, несколько иронично. Но её и такая улыбка ободрила.

‒ Уже знаешь, что учителю своему лгать нельзя, верно?

Она кивнула.

‒ По слухам, или сама догадалась?

Её глаза отец сравнивал с фиалками на солнце после дождя. Сейчас они удивлённо расширились:

‒ Глупо же лгать учителю!.. милорд мой магистр, ‒ поспешила она добавить почти без паузы.

‒ Миледи моя ученица, ‒ мужчина в чёрном с золотом плаще улыбнулся, на сей раз без сарказма. ‒ Да, боятся все. Не немного. Очень здорово все боятся, кто в здравом рассудке собрался вверх по Семи Ступеням. Я мальчишкой боялся до мокрых штанов и тряски в коленях.

Девочка хихикнула и сжала губы, придавая лицу почтительно-серьёзную мину.

‒ Вот я погляжу, кто посмеётся через знак-другой, ‒ заметил он. ‒ Говорить мне «мой магистр» было самоуверенно и дерзко, но трусов не терплю, да и не выживают они у меня… Ты знаешь, что можешь послать меня в трясины, уйти в Странствие и поискать себе магистра подобрее, Валенсия Диш Эйвин?

‒ Мне вы нравитесь, ‒ с ноткой вызова сказала она. Он расхохотался, касаясь губ белой перчаткой.

‒ Перестану нравиться, моя сьерина! Ах, но это так приятно. У меня отвратительная репутация, и ученики мои частенько ломают шеи на Ступенях, и Звезда от меня не в восторге; но я тебе нравлюсь… Мне кажется, я тебя сделаю Вэй, миледи Валенсия. Почти наверняка.

‒ А Лучом? ‒ вырвалось у неё. Она прикусила язык, досадуя на свою несдержанность. Взгляд Чар-Вэй похолодел, блеснул сталью. Девочка скромно опустила глаза, разглаживая оборки на переднике.

‒ Это уж зависит не от меня.

Неожиданно его голос прозвучал не гневно, а почти устало.

‒ Лучами нас делают не учителя. Талант и воля… и безнадёжность иногда. Давай вернёмся к вопросу о Лучах чуть попозже. Ступени этак на шестой. А сейчас я скажу твоим родным и поедем домой. В твой новый дом. Ко мне.

‒ Родных нет, ‒ сказала она. Вышло спокойно и даже весело ‒ да отчасти так и было. Никто не сдержит, никто не влезет, никто не остановит. ‒ Повезло.

‒ Да, сплошное везение.

Пальцы, залитые белой тканью, тронули висок, потёрли неведомо с чего наморщенный лоб. У Чар-Вэй бывают мигрени? А ведь о магистрах все в один голос говорят, что болезни их не берут. Ещё о вечной юности говорят… мол, им уже и сто, и двести, а с виду всё те же двадцать пять. И ему, может, двести?

‒ Как вышло, что ты одна? Кто тебя кормит?

Его тон стал сух и резковат, словно что-то рассердило его. Это её задело ‒ непонятно, почему. Как и мысль насчёт двухсот лет. Против её двенадцати.

‒ Кормлюсь сама, ‒ тоже сухо отрезала она. Влезать в подробности совсем не хотелось.

‒ Я задал вопрос.

Его голос стал льдом, но взгляд взвихрился и охватил её пламенем ‒ странным, диким, кинжально-острым пламенем цвета изумрудов. Она не могла оторваться от этого пламени, внутри которого был лёд, а может, тот самый кинжал, заточенный так, что мог рассечь на тонкие ленты воздух. Двести лет. Или четыреста.

‒ Вернёмся к правилу: ученик не смеет лгать учителю. Или не отвечать ему.

Она почувствовала, как напрягаются скулы и сжимаются кулаки, быстренько это пресекла и виновато улыбнулась, вспоминая о фиалках, оборочках на платье и пользе пушистых ресниц. Так скромно и удобно прячущих глаза, душу и тайны от слишком острых и непонятных магистров с изумрудными взглядами.

Пятьсот лет, мигрень и страшный характер. И мне это надо?

‒ Мы жили с отцом. В конце Трона он уехал по делам, а потом пришло известие о его смерти. Случайной. Дрёмный сон. Глупо.

Она не очень хотела, чтобы из-под улыбки напуганной, но храбрящейся ученицы вылезла кривая усмешка, но может, оно и к лучшему.

‒ Матери нет, она давным-давно нас бросила. Я и не помню её. И уж её-то советы, быть мне вейлени или нет, никому не нужны. А еды хватает. У нас же сад и куры. И огород. Ещё я хожу доить коз на ферму.