Джастин Кронин - Город зеркал. Том 1 [litres]

На следующий год я получил рождественскую открытку. Из тех открыток с фотографиями, где люди пытаются показать, какие у них прекрасные дети, хотя на открытке были только они сами. Снимок в какой-то пустынной местности, оба с головы до ног одеты в хаки и, боже правый, в настоящих пробковых шлемах. На обратной стороне почерк Лиз, торопливый, будто она вспомнила об этом в последний момент. «Джонас сказал, что с тобой повстречался. Рада, что у тебя всё хорошо!»

Эти открытки приходили мне год за годом. На очередной открытке было очередное экзотическое место и декорации: на слонах в Индии, рядом с Великой Китайской стеной, рядом с носом корабля, в меховых парках на фоне покрытого ледником берега. С радостными подписями, но каждая из них выражала депрессию, желание компенсации. «Какая чудесная у нас жизнь! Правда! Богом клянусь!» Я начал подмечать и другие детали. Джонас оставался всё тем же бодрым парнем, как всегда, а вот Лиз старела преждевременно, и не только физически. На первых фото ее взгляд выглядел рассеянным, будто ее сняли неожиданно, но на поздних она пристально смотрела в объектив, будто человек, которого снимают для газеты. Ее улыбка выглядела искусственной, словно результат волевого усилия. Может, мне это казалось? Более того, может, это было мое воображение, что в ее мрачном взгляде заключалось некое послание для меня? А их тела? На первой фотографии, в пустыне, Лир стоял позади нее, обнимая ее. Но они становились всё дальше год от года. Последняя фотография, которую я получил в 2010 году, была сделана в кафе у реки, судя по всему – Сены. Они сидели друг напротив друга, так, что рукой не дотянуться. На столе стояли бокалы с вином. Бокал моего бывшего товарища по комнате был почти пуст, бокал Лиз – почти нетронут.

Тем временем пошли слухи насчет Джонаса. Я всегда знал, что он склонен к несколько внеземным страстям, однако слухи меня тревожили. Говорили, что Джонас Лир совсем слетел с катушек. Что его исследования перешли в область чистой фантастики. Последняя его статья в «Нэйчур» касалась предмета его исследований лишь вскользь, однако люди уже начали называть его долбанутым. Он больше не публиковался и не появлялся на конференциях, где в кулуарах регулярно подшучивали на его счет. Некоторые из коллег заходили настолько далеко, что намекали, что его преподавательская работа под угрозой. Определенная доля ехидства являлась частью нашей профессии, теория о том, что падение одного есть путь к вершинам другого. Но я начал всерьез беспокоиться за него.

Прошло совсем немного времени с того момента, как Джулианна выбросила белое полотенце, окончив наш суррогатный брак, когда мне позвонил человек по имени Пол Кирнан. Я раз-два с ним встречался, он работал по клеточной биологии в Гарварде, был младшим коллегой Джонаса, человеком с превосходной репутацией. Насколько я понял, наш разговор ставил его в неудобное положение. Он знал о нашей давней дружбе, но суть его слов состояла в том, что он опасался, что его преподавательская работа окажется под угрозой из-за того, что он близко связан с Джонасом. Не могу ли я написать рекомендательное письмо? Моим первым желанием было сказать ему, что пора наконец повзрослеть, что ему вообще повезло, что он знаком с таким человеком, как Джонас, и черт с ними, со слухами. Но, учитывая обычное для учебных комиссий бесчестное поведение, я понимал, что в его словах есть смысл.

– На самом деле по большей части это связано с его женой, – сказал Пол. – Ему можно лишь посочувствовать.

Я едва не бросил трубку.

– О чем вы вообще говорите?

– Простите, я думал, вы знаете, как старые друзья, всё такое. Она тяжело больна, и это плохо. Наверное, мне не стоило этого говорить.

– Я отвечу вам в письме, – сказал я и положил трубку.

Я был в полной прострации. Нашел номер Лиз среди номеров Бостонского колледжа и начал названивать. А потом положил трубку. И что я скажу после стольких лет? Какое право я имею вмешиваться в ее жизнь сейчас, настолько поздно? Лиз умирала. Я не переставал любить ее ни на секунду, но она – жена другого мужчины. Просто чудесно, что они так долго продержались вместе. Если я чему и научился от своих родителей, так это тому, что в смерти супруги становятся едины. Может, это моя давняя трусость тому виной, но я не стал звонить.

Я ожидал новостей. Каждый день проглядывал похоронную страничку «Таймс» с мрачной решимостью человека у постели умирающего. Мало общался с коллегами, избегал друзей. Отдал квартиру Джулианне и снял квартиру с одной спальней в Уэст-Вилидж, чтобы исчезнуть ото всех. Что я стану делать, когда не станет моей Лиз? Я вдруг понял, что где-то в потаенных уголках моего мозга затаилась мысль о том, что когда-нибудь каким-то образом мы будем вместе. Может, они разведутся. Может, Джонас умрет. А теперь у меня не осталось надежды.

Как-то вечером, перед Рождеством, зазвонил телефон. Время было к полуночи, я только что улегся в кровать.

– Тим?

– Да, это Тим Фэннинг.

Позднее время звонка раздражало меня, а голос я не узнал.

– Это Лиз.

Мое сердце ударилось о ребра. Я не мог найти нужных слов.

– Алло?

– Я слушаю, – с трудом ответил я. – Так здорово услышать твой голос. Ты где?

– Я в Гринвиче, у мамы.

Я подметил, что она не сказала «у родителей». Значит, Оскара не стало.

– Мне надо с тобой увидеться, – сказала она.

– Конечно. Конечно, мы можем увидеться.

Я лихорадочно рылся в ящике стола, ища карандаш.

– Я брошу вся и всё. Только скажи, когда и куда.

Она должна была приехать в город поездом на следующий день. Сначала что-то сделать, потом мы должны были встретиться на Центральном вокзале в пять, а потом ей снова в Гринвич возвращаться.

Я вышел из офиса с хорошим запасом, решив, что приду первым. Весь день шел дождь, рано стемнело, и дождь перешел в снег. В подземке было не протолкнуться, поезда ходили медленно, будто в замедленной съемке. Я приехал на станцию за считаные минуты до назначенного времени и стал под часами. Мимо меня струился бесконечный поток людей – жители пригородов в дождевиках и с зонтиками под мышкой, женщины в беговых кроссовках поверх чулок, и у всех – налипший на волосы снег. У многих в руках были яркие, в контраст ко времени года, магазинные пакеты: «Мэйсиз», «Нордстром», «Бергдорф Гудмэн». Сама мысль обо всех этих людях, радостных и исполненных надежд, раздражала меня сверх всякой меры. Как они могут думать о Рождестве в такое-то время? Неужели они не понимают, что случится на этом месте очень скоро?

А затем появилась она. Ее вид окончательно меня разбил. Ощущение было такое, будто я очнулся от очень долгого сна. На ней было темное короткое пальто, ее волосы были прикрыты шелковым платком. Она протискивалась ко мне сквозь толпу, и, как это ни абсурдно, я вдруг подумал, что у нее не хватит на это сил. Что толпа поглотит ее, будто в кошмарном сне. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась и махнула мне рукой из-за спины мужчины, перегородившего ей дорогу. Я начал проталкиваться к ней.