Николай Равич - Бактриана [Затерянные миры. Т. XXII]

— Я должен вас перебить. Предупреждаю вас, что скрытые угрозы, — я взял сигарету и медленно стал ее закуривать, — не произведут на меня ни малейшего впечатления. Если я задаю вопросы, то тем самым выражаю готовность отвечать и на все ваши.

Только один момент брови ее нахмурились; потом лицо приняло прежнее улыбающееся выражение.

— Хорошо, я принимаю условия. Я провела детство в Индии и потом училась некоторое время в Европе. Меня зовут Бактриана. Вы знаете, что Александр Македонский женился на Роксане — дочери бактрийского царя. Когда она была убита Кассандром, дочь ее продолжала править Бактрией. Как известно, нашествие парфян заставило греков двигаться в разные стороны. Одна часть двинулась в Индию и основала новое царство на берегах Кабула и Инда — под руководством Менандра. Другая проникла в нынешний Кафиристан и смешалась с местными жителями. Поэтому на монетах того времени греческие надписи стоят рядом с санскритом.

С ними отступила и дочь Роксаны, передавшая по женской линии свои права на царство. Греки смешались с кафирами, впрочем, привив им свою культуру. Царица стала называться Бактрианой, по имени Бактрии — места своего происхождении. Религия ее обожествляла по мере того, как забывалась история. По преданию, Имра как-то сбивал масло в золотой козьей шкуре. Оттуда вышли три женщины, которые пошли и засели в разных странах. Имра затем прибавил воды и была создана четвертая женщина — «Бак- три-ана», которая стала править Кафиристаном.

Я вспомнил фреску, остановившую мое внимание на стене дома, где я жил. Так вот объяснение надписи — «Бактриана».

— Теперь мне остается отвечать на последний вопрос — откуда я знаю ваше имя.

Она встала, подошла к одной из полок с книгами и по корешкам отыскала две. Потом открыла ящик стола и вынула оттуда тетрадь. Усевшись на свое место, она открыла книгу и начала читать своим звонким голосом:

«…Если бы нам пришлось судить о поэтах хератсхого круга Хуссейна-Бейкары и визиря Мир-Али-Шира только по вышеназванным, далеко не первоклассным стихотворцам, то мы получили бы самое одностороннее и неверное представление о литературной высоте этого круга. Могло бы казаться, что лишь Джамий был здесь крупною величиною, а все остальные в сравнении с ним были пигмеи. Но это не так. Состояли в плеяде Джамия яркие и выразительные имена, также тесно связанные с Хератом. Это те стихотворцы, которые избрали своей специальностью эпос и меньше уделяли внимания лирическим формам, бесконечному перепеванию опошлевших хафизовских тем или дегенератским „фокусным касыдам“».

По мере того, как она читала строку за строкой, кровь отливала от моего лица и тело становилось тяжелым и бессильным.

Эта книга не могла интересовать Джеррама Форла, если бы он не имел другой фамилии, потому что она принадлежала перу лорда Артура Пальмура и называлась «Круг султана Хуссейна-Бейкары Хератского во второй половине Тимуридского периода».

Она захлопнула одну книгу и взяла другую, бросив на меня насмешливый взгляд. Это был новейший энциклопедический словарь — и, отыскав соответствующее место, прочла:

«Лорд Артур Пальмур, сын лорда Невиля Пальмура, дипломата. Родился в Нью-Кэстле. Окончил Кембридж и получил степень доктора по кафедре восточной литературы. Хотя его специальностью являются индийские наречия, к лучшим трудам нужно отнести исследования по истории персидской литературы, написанные им отчасти совместно с профессором Броуном. В 1918 г. получил звание профессора и с того же времени избран членом королевского Азиатского общества».

Она бросила словарь и открыла тетрадь. Это была изящно переплетенная в синий сафьян пачка листов удлиненной формы. Когда английская леди открывает такой блокнот, вы можете быть уверены, что там записаны выдержки из стихотворений Браунинга.

Но Бактриана вела в них другие записи.

«Под именем „Абдул-Гасим-Хана“ — персидского купца — прибыл в Люфтабад англичанин Джеррам Форл. Есть лица, которые видели его в Тегеране два года подряд с другим англичанином по имени Броун. Они вместе списывали надписи с могильных памятников и старых плиток, за которые платили большие деньги. Много людей, в том числе Мулла Гуссейн и Мирза Гули хан, по их поручению скупали старые персидские книги и рукописи. Каждый день они проводили несколько часов в английском посольстве».

Она перевернула страницы и прочла еще одну запись:

«Выяснено у служащего в посольстве перса, что англичанин, доставший персидский паспорт на имя Абдул-Гасим-хана, проживал тогда в Тегеране под именем лорда Артура Пальмура».

— Я думаю, — сказала она, захлопывая блокнот, — что остальные подробности вас не могут интересовать.

Меня действительно больше ничего не интересовало. Все было ясно. Мухаммуль Мумьк, получив от меня деньги, продал меня в качестве заложника кафирам. «Интеллидженс-Сервис» может гордиться и своей работой, и своими агентами. Они будут довольны, получив от меня об этом телеграмму.

— Сударыня, — сказал я, — я ничего не могу прибавить к тем сведениям, которые вы мне любезно сообщили. Я только не вижу, какую пользу из всего этого может извлечь Кафиристан.

Бактриана улыбнулась, мечтательно глядя на меня своими синими глазами, сказала нравоучительно:

— Всегда полезно знать, с кем имеешь дело.

Я испытывал самые разнообразные ощущения в этот момент. Я не мог не восхищаться этой женщиной, не мог не сознавать себя в глупом положении и был полон раздражения против «Интеллидженс-Сервис» и всей его конспирации, превратившейся в детскую игру.

— Ого, да вы, кажется, серьезно расстроены вместо того, чтобы испытывать удовольствие в присутствии такой женщины, как я.

И Бактриана подошла к дивану и уселась рядом со мной, заложив нога за ногу.

Я не повел и бровью. Оставалось надеяться на свою выдержку и на то, что моя собеседница, как всякая женщина, не сможет долго придерживаться одной линии поведения.

Несколько минут длилось молчание.

Тогда Бактриана хлопнула в ладоши и вошел слуга.

— Так как вы, по всей вероятности, навсегда потеряли дар слова, то мне ничего не остается, как угостить вас чаем, — говорила она, наливая мне в чашку из чайника типичного севрского сервиза, прикрытого сверху добродетельным общеевропейским петухом из материи.

Я продолжал молчать, все больше чувствуя нарастающую напряженность и свое глупое положение. По-видимому, она не собиралась говорить и чувствовала себя превосходно.

Неожиданно в комнату влетел черный гладкий большой комок. Это была черная пантера и появление ее в другое время, например, в моей квартире в Лондоне, наверное, могло бы заставить меня выброситься в окно. Но я во время своего пребывания в Кафиристане настолько привык к неожиданностям, что возвращение к нормальному образу жизни было бы самым удивительным событием.