Николай Равич - Бактриана [Затерянные миры. Т. XXII]

Осторожность пересилила желание.

Я привстал. Она отодвинулась медленно на край постели.

— Зачем ты это делаешь? Кто тебе позволил сюда войти?

— Ведь ты же сам мне сказал, чтобы я пришла завтра. Сейчас уже день.

А потом она замялась:

— Я должна тебе понравиться, иначе зачем я буду нужна?

Я начал ее расспрашивать, и то, что она рассказала, было очень интересно.

Она была рабыня из племени Вай. Оказывается, все рабы делились на три категории: первая категория была просто рабочей силой. Во второй категории были так называемые рабы удовольствий — сюда относились женщины очень красивые и обученные музыке и танцам. И, наконец, к третьей, высшей категории, принадлежали выдающиеся люди, захваченные во время войны: крупные военачальники, главы целых племен, техники-строители.

Только первые две категории продавались и покупались. Рабы третьей категории находились в распоряжении государства и ничем не отличались в смысле прав и своего внешнего вида от остальных жителей.

Дом, в котором я жил, принадлежал государству, но обычно был пуст. Только накануне моего приезда были присланы сюда дворцовый чиновник, несколько слуг и Дизана.

Обычно она среди нескольких сот других женщин состояла в гареме «Тринадцатого». О Тринадцатом Дизана говорила со страхом. Он один управлял всем государством, двенадцать остальных старшин были подчинены целиком ему. В его лице совмещалась и исполнительная и законодательная власть. Но, очевидно, и сам Тринадцатый подчинялся какому-то высшему лицу. Что это за лицо — нельзя было понять. Каждый раз, когда о нем заходил разговор, Дизана начинала бледнеть и просила меня прекратить разговор, говоря, что нельзя раздражать «Имру».

Имра считается богом-создателем, и это лицо, раз оно с ним связано, должно обладать тоже божественными свойствами.

На религии кафиров, так же, как и на всем укладе жизни, ясно отпечатано влияние греков, пришедших сюда из Балха и создавших здесь новое государство. Зевс [54] Зевс — главный бог древнегреческой религии. Первоначально был богом света, ясного неба, затем царь всего мира, отец богов и людей, хранитель правды и порядка, государственной и семейной жизни. — превращен в Имру, Марс [55] Марс — бог войны. — в Гиша, Венера [56] Венера — богиня весны, садов, произрастания и расцвета, богиня красоты и любви. — в Дизану.

Я попробовал ее расспросить о других странах, о Бухаре, об Афганистане, об Индии. Она не имела о них никакого представления. Ее мир замыкался узкими стенами города, за которыми были долины и дальше цепь гор, а за нею неизвестный мир.

И все же это была женщина, обаяние которой могло соперничать с прелестью наших леди, всю жизнь разъезжавших по свету в салон-вагонах и с бедекером [57] Бедекер — так называются путеводители по всем главным странам мира. в руках.

Испытывали ли вы когда-нибудь восхищение человеческим гением, сознание того, что мысль человека побеждает все — стихии, пространства, время?

Когда последняя часть радиостанции, установленной на крыше, была собрана и я, одев наушники, начал вызывать в бесконечном земном эфире Пешавер, я испытывал радость от мысли, что здесь, в горах, в пределах таинственного государства, неизвестного миру, я один могу, как сказочный бог, сноситься со всей вселенной.

— Пешавер, Пешавер, Пешавер, — уносились слова в пространство. — 305В, 305В, вызывает 305В.

Минуты казались годами. Кровь застывала в жилах. В виски ударяла кровь.

— Пешавер — 305В вызывает Пешавер, 305В.

Мотор дрожал, сотрясая дом эпохи эллинов, издавая неведомый здесь и тревожный гул. Искры на мачте зажигались и тухли в темноте.

Внизу была земля, по которой не ступала нога европейца. Человек завоевал, прежде всего, землю, потом море, потом воздух. Но по этой земле никогда не ходила нога человека иного племени.

А в воздухе, — воздух был наполнен звуками. Они блуждали, как тени, сталкивались, перебивали друг друга.

— …Кушка… говорит Кушка… вызывает Кабул полпреда… Дели, Дели, Дели вызывает Лондон.

— Слушайте башню Эйфеля… Говорит башня Эйфеля. Вчера…

Но Пешавер молчал. Пешавера не было.

Может быть, моя станция испортилась, передача невозможна. Я буду слышать весь мир, но не смогу передать ни одного слова. Тогда…

— Пешавер слушает 305Y, слушает 305Y…

Длинные ряды цифр уходят в пространство. Наконец, все. Последняя фраза — «Ответа жду завтра в 12 часов» — передана и я снимаю шлем.

Какой-то звук заставляет меня обернуться. Среди деревьев сада-крыши у самой лестницы, идущей вниз, стоит Джаст. Сзади него, испуганная, жмется Дизана.

— Что это такое? — спрашивает он.

На его лице нет ни тени страха. Оно полно напряженной мысли и сосредоточенного любопытства.

— Это машина смерти, — говорю я серьезно.

— Мне это не кажется. Впрочем, я полагаю, что мы сумеем определить ее назначение. Я пришел не за этим. Я должен доставить вас в Совет Старейшин. Поторопитесь.

Я спускаюсь, указав ему на необходимость отдать распоряжение, чтобы никто не прикасался к аппаратам.

Внизу нас ждут несколько всадников с конями. На них флажки голубого цвета. Двое людей держат под узды большого белого коня в отделанной золотом сбруе. Джаст указывает мне на него рукой. Я сажусь. Конь вскакивает на дыбы, потом прижимает зад и дергает мордой. Но я натягиваю поводья, почти разрезая ему губы.

Мы мчимся за копьеносцами.

Мелькают люди. Какая-то женщина роняет кувшин с вином — туника спала с ее плеча — она смотрит вслед удивленными глазами на меня.

Мы пролетаем через базар, усеянный человеческим муравейником, и огибаем стадион. Я невольно сдерживаю коня. Круглый стадион, расходящийся радиусами от середины, занятой трибуной, со всех сторон окружен народом. Несколько сот обнаженных девушек, опоясанных лишь узкой повязкой, под лучами горячего солнца занимаются гимнастическими упражнениями.

Как будто ветер склоняет стройные деревья, так ритмически раскачиваются молодые тела.

За стадионом видна стена и в ней ворота, охраняемые стражей.

Воины-гиганты в блестящих шлемах, в набедренниках и латах, сжимают винтовки, такие смешные на фоне их одеяния.

Прямо от ворот начинается лестница, ведущая к дворцу — громадному зданию, выложенному снаружи блестящими плитками цвета лазури.

Один из солдат берет коня. Я поднимаюсь, сопровождаемый Джастом, по лестнице и вхожу в первую залу. Пустая и круглая комната выложена плитами черного мрамора. В середине ее стоит нефритовая ваза.

Здесь царствуют холод и тишина.

В глубине видна арка, затянутая занавесом из черного бархата.

К нам выходит молодой человек. Его лысый череп, бритое тонкое лицо, мягкость жестов и голубая туника — все вместе создают впечатление коварства, смешанного с умом. Он не идет, а скользит по мраморному полу, и туника его развевается, как крылья птицы.