Николай Равич - Бактриана [Затерянные миры. Т. XXII]

Однажды, катаясь верхом недалеко от рабата и проезжая мимо какой-то глиняной хижины, я услышал выстрел и из уха лошади, ставшей на дыбы, закапала алая кровь. Я повернул коня и увидел человека с ружьем, в белой чалме, поспешно убегавшего в поле. Тогда, сняв маузер с пояса и тщательно прицелившись, я выстрелил ему вслед. Он продолжал бежать по инерции, потом завертелся на одной ноге и упал. Я слез, засыпал пылью раненое ухо коня и медленно поехал к рабату.

Было ясно: на меня охотились.

Въехав во двор и отдав лошадь слугам, я медленно стал подниматься по узкой, витой и темной лестнице в свою комнату.

На каждой ступени меня мог ожидать удар кинжала в спину. Я был одинок, беззащитен, окружен невидимыми и неизвестными врагами. Аппарат «Интеллидженс-Сервис» — вездесущий, таинственный и быстродействующий, — теперь тоже был направлен против меня.

Бросив при переходе через Аму-Дарью радиостанцию, ставшую ненужной, я известил Клейтона, что все бумаги могут быть переданы агенту «Интеллидженс-Сервис» на этом рабате и что я считаю свою миссию законченной. После этого индусы на моих глазах побросали в реку ящики с частями радиоаппарата.

Итак, помощи ждать было неоткуда.

В первой полутемной проходной зале я увидел Дизану, лежащую на полу лицом вниз. Наклонившись, я попал рукой во что-то мокрое и липкое — это была кровь. Перевернув ее на спину, я заметил кривой нож, торчавший в горле. Она была убита.

Тогда, с маузером в руках, прыгая через три ступени, я сбежал вниз и ворвался в комнату начальника рабата.

Он сидел в белой рубашке и таких же нижних штанах, поджав под себя босые ноги, и пил чай. В левой руке он держал чилим.

— В моей комнате убита женщина, ехавшая со мной.

Он медленно поднял голову:

— Я ничего не знаю, саиб.

— Вы мне ответите за это.

Он улыбнулся:

— По нашему закону, саиб, женщина не может ходить без слуг. Разве кто-нибудь видел, что из нее напали?

Тогда я почти насильно потащил его наверх.

Мы поднялись по лестнице в сопровождении слуг, несших светильники, и прошли в залу. Там никого не было. Труп исчез. Только некоторые плиты были влажны от воды и кое-где розовели следы смытой крови. Я начал всматриваться ближе. Щели между некоторыми камнями не были зацементованы — они раздвигались, открывая под собой пустое пространство.

Меня охватило горе. Я почувствовал страшную физическую слабость и почти упал на каменное сиденье.

Шли часы. Стало совсем темно.

Я решил немедленно покинуть это место, скакать в темноте, все равно куда, наслаждаясь ощущением, что с каждой минутой увеличивается пространство, отделяющее меня от мрачной каменной могилы.

Я позвал слуг — никто не входил. Я бросился к двери. Большая, тяжелая гранитная дверь на железных петлях была заперта. Несколько минут я колотил в нее кулаками и кричал, потом, обессиленный, упал.

Я отыскал светильник и внимательно осмотрел всю залу: нет никакой надежды найти выход…

На этом рукопись кончилась.

Человек, читавший ее при свете светильника, перевернул последний лист и увидел сделанную неровным почерком приписку:

«Прошел день. Никто не входит. Я уже начинаю слабеть от голода. Я решил дописать до конца и спрятать рукопись под одним из выпадающих камней в стене. Может быть, люди, посланные сюда Клейтоном за документами, случайно на нее наткнутся, прочтя надпись на стене…».

Человек аккуратно сложил прочитанные листки, подошел к яхтану, открыл сложный замок и спрятал их туда. Потом подошел к стене и вставил на место камень. Минут пять он ходил из угла в угол тяжелыми шагами.

День уже давно сменил утро, и светильник бледным огоньком горел в углу.

Тогда человек повернулся, подошел к двери и громко крикнул:

— Биа инджа?

Вбежал кавас.

— Седлать лошадей.

Кавас, шлепая туфлями по ступеням лестницы, исчез, и тотчас заиграла труба. Вбежали люди, сворачивая тюки. Звенели цепями лошади. Солдаты бежали, застегивая мундиры на ходу.

Человек, уже одетый в шлем и портупею, выехал вперед, в голову каравана. Ворота рабата раскрылись. С обеих сторон стояли слуги, ловя в воздухе разбрасываемые михмандаром из мешка серебряные монеты.

Когда человек в шлеме посмотрел вперед на дорогу, он увидел, что навстречу ему двигаются несколько всадников.

Через несколько минут оба каравана столкнулись.

Двое англичан в таких же пробковых шлемах, как и он сам, ехали впереди на маленьких арабских лошадях. За ними попарно на крупных военных конях двигались сипаи.

Они были вооружены маузерами и короткими бамбуковыми палками, налитыми свинцом.

Тогда один англичанин повернул к другому тяжелое красное лицо с квадратным подбородком и, указывая свинцовым стеком на рабат, спросил:

— Это, кажется, здесь, Мак-Невель?

— Да, — ответил тот, — если он еще там. Впрочем, «Интеллидженс-Сервис» думает, что он погиб… Надо только убедиться…

Увидев европейца, они приложили пальцы к головным уборам. Человек в шлеме сделал то же.

Арабский конь чуть было не укусил карабаира, две вьючные лошади передрались между собой. Но михмандары, обмениваясь персидскими приветствиями, ударами разогнали драчливых коней, и оба каравана разошлись в разные стороны.

Николай Александрович Равич родился в 1899 г. в Москве в семье врача.

Участвовал в Октябрьской революции, член РКП(б) с 1919 г. Вступив добровольцем в Красную армию, служил комиссаром на Украинском фронте. Был заброшен как разведчик в зону польской оккупации в Белоруссии, после ареста польской контрразведкой и обмена военнопленными был направлен на Юго-Западный фронт в должности начальника секретно-информационного отдела при Ф. Э. Дзержинском.

С 1921 по 1926 гг. находился на дипломатической службе в Азии, исполнял обязанности генерального консула в Герате (Афганистан), Самсуне и Артвине (Турция). С 1926 года работал в Наркомпросе РСФСР и Главном репертуарном комитете как заведующий теамузсекцией, затем старший политредактор. Был снят с работы при чистке аппарата в 1931 г. после обвинений в пропаганде фокстрота и джаза.

В 1927–1937 гг. выступал как прозаик («Бактриана», 1928), сценарист («Торговцы славой», 1929), драматург («Шестая мира», 1931, «Завтра», 1932, «Чай», 1933, «Снег и кровь», 1934, «Ошибка профессора Воронова», 1935, совм. с Г. К. Никифоровым), переводчик (мемуары Мустафы Кемаль-паши), состоял членом редколлегии журнала «Искусство».

В 1937 г. был арестован, с 1938 по 1946 г. находился в лагере. Фильм «Суворов» (1940) по сценарию Равича был снят уже после его ареста. В 1947 г. выпустил книгу о Ломоносове «Повесть о великом поморе». Летом 1948 г. был вновь осужден в числе прочих ранее судимых политзаключенных и выслан в село Тасеево Красноярского края. В годы ссылки в судьбе Равича принимал участие Д. Д. Шостакович, пытавшийся содействовать его переводу из Тасеево в Канск. Был освобожден по ходатайству Союза писателей в 1954 г.