Катя Саргаева - Полет на Плутон

Глеб закончил мой осмотр и сел рядом со мной на кровать.

— Хорошо. А от меня тебе что может быть нужно? — недоуменно спросила я.

— Дело в том, что доступ сюда есть только у очень сильно ограниченного числа людей, и они не меняются. Поступил на работу — все, живешь здесь ближайшие двадцать лет, заключается контракт. Медблок у нас небольшой, здесь во всей тюрьме 83 заключенных, с тобой 84, и почти столько же персонала, поэтому медработников немного, всего три врача, я, мой помощник и лаборантка. У помощника через месяц заканчивается контракт, и никак не могут найти человека ему на замену. Несмотря на все блага, предлагаемые после истечения контракта и бешеную зарплату, на двадцать лет жизни здесь не особо-то много желающих. Мне дали распоряжение найти среди не особо опасных заключенных человека хотя бы близкого к медицине и обучить. Честно тебе скажу здесь полно разных специалистов, но врачей нет. Никто даже укол не сумеет сделать.

— Что вообще ни одного? — удивилась я, ведь 84 заключенных это много. По статистике сейчас как минимум один врач на 20 человек, а уж самоучек и тех, кто просто разбирается в медицине гораздо больше. Я ведь и сама не врач.

— Один есть, но он не вариант. Он маньяк и мясник.

— Маньяк? — с интересом переспросила я, — я не хочу встречаться с маньяками.

— Ты и не встретишься, он сидит в одиночке, у него там свой, отдельный вольер, — добавил он с улыбкой.

— Вольер? Значит вы тут людей воспринимаете как зверье в зоопарке?

— Шутка была неудачная, но поверь, большинство здесь и есть самое настоящее зверье. Далеко не все такие безобидные как ты.

— Ладно. А что сделал этот маньяк, за что он здесь?

— Ельцина убил. Он был его личным врачом, и травил его потихоньку самолично изобретенным ядом, а потом все выставили так, будто у того сердце не выдержало.

— Ну так я бы ему руку пожала. Раньше это надо было сделать, пока он не распродал Россию по кусочкам. Жаль что до Горбачева не добрался. А почему ты говоришь, что он маньяк?

— Да он там попутно опыты над живыми людьми проводил против их желания, и годами в клетках держал. У него знаний и опыта много, и врач он от бога, но он фанатик, а я спокойно работать хочу, без мысли о том, что этот доктор Франкенштейн меня ненароком скальпелем исполосует.

— А я думаешь не исполосую? Как вообще незнакомого человека можно к препаратам и инструментам допускать?

— Ты сюда только попала, и, в общем-то, еще не знаешь куда попала. Не пугайся, но тебя еще не допрашивали, но это скоро будет, думаю через час максимум. Поверь, ты ответишь на все вопросы, которые тебе зададут, и ответишь правду. Это страшное место, очень страшное, и никто не придет тебе на помощь, потому что тебя больше нет, послезавтра Романова Маргарита Олеговна будет похоронена на Захарьинском кладбище. Ты умерла для мира, сгорела в пожаре, как и вся твоя семья. Чем быстрее ты это поймешь, тем лучше для тебя. — Глеб замолчал, он дал мне минутку переварить услышанное, а потом продолжил, — после тех проверок, которые тебе проведут, ты больше не будешь незнакомым человеком. И я уже говорил, малейшая оплошность и ты в опале у Борского.

— Я могу отказаться?

— Можешь, медицина вещь серьезная и к ней не принуждают. К работе на кухне вполне могут, или сортиры мыть, а медицина нет. Мало на кого ты тут зуб можешь иметь, убьешь в отместку и все. Но у меня есть, что предложить тебе взамен. За работу в медблоке я могу выбить тебе камеру наверху, — Глеб улыбнулся и указал пальцем в потолок, я невольно на него посмотрела, — или еще чего, все по договоренности.

— А что там, наверху? И что здесь, внизу? Расскажи мне об этом месте что сможешь.

— Это старая военная база, ее переделали под тюрьму. Месторасположение назвать не могу, секретно. Могу лишь сказать, что мы в глухом лесу, и на приличное количество километров нет ни единого населенного пункта. Почти все здание тюрьмы находится под землей, лишь один этаж выходит на поверхность, дабы не привлекать внимание американских спутников. По той же причине на улицу заключенных не выпускают. Все камеры находятся под землей, но есть несколько на первом этаже, туда селят только тех, кто по собственной воле сотрудничает с администрацией тюрьмы. Вот к примеру шеф-повар у нас живет на первом этаже. Очень даже вменяемые мужик, в прежней жизни такие финансовые махинации крутил, что мама дорогая! Причем махинации международные, он сильно подпортил экономику Франции, такие деньги на них сделал, что те пожаловались, разберитесь мол с парнем, а то совсем ведь охренел, и намекнули, что так недолго и до военного положения дойти. Вот его тут и закрыли, а украденными деньгами часть внешнего долга покрыли. А у него при той жизни несколько ресторанов было, он сам их открывал, сам в одном из них шефом был, готовит шикарно. Вот ему по той же схеме, как и тебе, предложили на кухню пойти, он согласился, и поэтому кормят здесь очень вкусно. Дай бог ему долгих лет жизни! — усмехнулся врач. — Много тут людей интересных, выдающихся я бы даже сказал, ведь каждый из вас тут не такой как все, каждый из вас здесь уникален по своим знаниям и навыкам, лучший в своем деле. Поэтому, Рита, подумай. Не захочешь камеру наверху, придумаем что-нибудь другое. Но думаю, что захочешь, без окна очень тяжело, народ с ума сходит.

Глеб встал с кровати и посмотрел на часы. Я очень редко в жизни что-то просила, всегда сама все делала, но тут я была не в том положении.

— Глеб, а можно маленькую просьбу? — он коротко кивнул головой, — можно мне часы, а то я вообще потерялась в пространстве, даже не знаю какое сейчас время суток, знаю лишь, что сейчас около одиннадцати.

— Да, без двадцати одиннадцать. Утра. Я же говорю, без окна тяжело. Тебе в камеру часы дать не могу, не положено, их можно на режущие и колющие части разобрать. Я подумаю, что можно сделать. В одиннадцать часов тебя поведут к Борскому, я и так для тебя время до утра выбил, чтобы ты после транквилизатора в себя пришла, тебя в три часа ночи привезли. В общем, удачи. И помни, тебе здесь никто не поможет. Скоро увидимся.

Он вышел и закрыл дверь на замок. Я слышала, как удаляются по коридору его шаги, и легла на кровать. Я начала постепенно осмысливать всю эту ситуацию, мне было очень страшно. Мне так хотелось прижаться к Гоге, а он бы обнял меня, поцеловал бы в макушку, и сказал бы «все хорошо, дэдико, не бойся, я с тобой». И все стало бы хорошо, но этого больше никогда не будет. И снова перед моими глазами показался Гога с дырой в голове, эту страшную картину я видела до конца своих дней, каждый день. Слезы не заставили себя ждать, но я не успела впасть в отчаяние, из мыслей меня вырвал голос Глеба, я услышала, как он зовет меня откуда-то издалека. Я встала с кровати, подошла к решетке, и посмотрела в ту сторону, откуда слышала зов. В конце коридора стоял Глеб, рядом с ним за столом сидел охранник. Ранее я не видела, что там стоит стол, так как там было темно, а охранника вообще не было. Сейчас была включена настольная лампа, она была довольно яркая, и мне был виден весь коридор, и стол, и даже то, что на нем лежало, и охранника. Глеб указал пальцем на часы, которые стояли на столе, и развернул их так, чтобы мне был виден циферблат, бой этих часов я слышала ночью.