Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том II

А в то время, когда за накрытым белой простыней столом, в большой палатке на полигоне, по-походному, заставленным всякими яствами и напитками, большезвездные генералы произносили очередной тост-поздравление с высоким званием. Кто с завистью, а кто, от души радуясь успехам товарища. В тот самый момент, на другом конце Москвы, в старинном, середины 30-х годов прошлого столетия здании, окрашенном жёлтой краской, с разводами от снега и дождей, трое мужчин получили, наконец, тело усопшего раба божьего Радоли. Произошло оно это событие, правда, с большим опозданием, должны были ещё утром в 10.30. После всех: вскрытия, статического осмотра, глубокой термометрии, изъятие органов и биологических жидкостей для лабораторного исследования, дополнительных исследований — физико-технических и химических, бесчисленных проб, срезов, мазков и прочая причина смерти была зафиксирована в заключение судебно-медицинской экспертизы, как — вызванная воздействием на сердце неизвестного источника непреодолимой силы, приведшее к его полному разрушению.

Один из них, не скрывая горя, плакал. По сухой старческой дряблой коже щеки и подбородку набегали одна на другую слезы. В нем не было ничего от того величия, что когда-то запечатлел один из близких людей, известный художник Константин Васильев. Глубокий старик сдал, он знал, на что идёт его ученик и к чему быть готовым ему, но он был человеком, не бездушной машиной. Губы легонько дрожали, пока их не схватывала судорога от беззвучных рыданий и не тряслась уже грудь, и только тихий свистящий звук глубоких редких вздохов выдавал степень утраты, что постигла старика.

До того он встретился с генералом (тому позвонил архиепископ Сергиево-Посадский Феогност) и через него уже от Семенова узнал о последних минутах жизни своего воспитанника, прошедшего последнее и самое страшное испытание — смертью, готовностью принять её ради жизни других. И все знал Радомысль о том, что нет конца этой и той жизни тоже. Но все равно плакал от жалости к Миронушке, как знал его ещё до принятия тем на себя Завета (защитника, Веры твёрдой, что и есть Бог) и имени Радоля (радующегося своей судьбе, и Я есть несущий добро людям — второе скрытное). От жалости к себе, ибо больше нет сил, ни терпеть зло, ни жить с осознанием того Вечного Закона, всегда исполняемого — забирая у него кого-то, отдашь своего. Умом понимал, но сердце отказывалось.

Не стал он объяснять тогда генералу, у того свои дела и заботы мирские — дольнее, что там, на плато, которое вовсе не случайно пользовалось у людей, сведущих дурной славой, был не просто уничтожен, но исчез навсегда бес — эманация воплощение Денницы. Назначенный стать во главе тёмных сил в день и час Армагеддона, он — Валтасар уже принёс немало бед и не только в России. Но за это пришлось заплатить дорогой ценой.

Радоля по рождению обладал уже силою и потенциалом будущего пророка, но выбрал судьбу, долю не только радостную, но и другую, поскольку за добром неотступно следует зло и чем большее добро творит человек, тем большее зло и ненависть обрушивает потом на людей Денница. А больше всех достаётся как всегда лучшим, на любой войне они гибнут первыми. Даже Бог вынужден был принести в жертву сына своего.

Но жертвы никогда не бывают напрасными, предстояли трудные, полные тяжких испытаний времена, когда брат пойдёт на брата, и с Запада повеет холодным ветром ненависти и желания развалить, уничтожить тысячелетнюю Русь. В этих условиях, лишить Вельзевула на тот момент, одного из главных помощников было задачей не простой, но её удалось выполнить, правда, такой страшной ценой.

Ведун не всегда может поделиться своими знаниями, даже и среди равных в круге, конечно если бы он все это поведал генералу, тому стали бы многие вещи понятнее, но все есть, как есть и так будет.

Облачив тут же тело по своей традиции, отличающейся от христианской православной лишь одним, каждому независимо от имени укладывали в гроб иконку с образом святого, великомученика Георгия Победоносца и поверх неё листок с текстом данного Завета, который каждый себе писал сам, а наставник одобрял.

Отпевали их заранее. Похоронили Радолю на следующий же день на скромном сельском кладбище, где и всех горних воинов предавали земле, неподалёку от небольшой речки Сабля, что в Подмосковье. Среди местных бытовало мнение, не мнение, а так — уверенность, что именно из этих мест пошла, есть земля русская.

От автора:

Мне приходилось бывать в тех местах. Действительно, невысокие холмы, покрытые смешанными, прямо как на полотнах Поленова (Золотая осень, Ранний снег) лесами, неширокая, неспешная и чистая речка соответствует нашим, весьма правда субъективным, представлениям о детском возрасте Руси. Также как Волга и Дон о юности и молодости её, а Енисей и Амур о зрелости. Во всяком случае, мне так видится.

Кстати о слове Русь, русские. Есть три, как мне кажется наиболее правдоподобных объяснения их происхождения — основы. Одно, с нормандскими истоками, от названия варягов, ходивших по морю на драккарах — ладьях и кноррах, карве (Karve) или живших в них на берегу — русси, либо название дружины Рюрика — россы. Оно не противоречит тому факту, что разбойничали варяги на севере, у самих истоков пути — Из варягов в греки. Другое толкование слова Русь — произошло от славянского слова русь (русые волосы), что означает и до сих пор — светлый (на свет). С третьим читатель уже знаком по Главе 52.

Было ветрено и холодно. По земле мела позёмка, накрывая горку свежевырытых комьев тонким слоем снега, отчего та стала серой. Почти такими же серыми были и две невысокие тонкие берёзки, склонившие редкие ещё ветви и веточки на откосе по берегу речки, укрытой льдом и снегом. Лишь в одном месте, рядом, на изгибе неширокой реки виднелись пара промоин с чёрной зимней водой. Там, где она не спеша набегала на кромку льда, он становился грязно-жёлтым и полупрозрачным. Вода текла с тихим шелестом, слышимым вблизи едва. Вокруг ничего и никого, только справа метрах в трёхстах такой же серый от времени и покосившийся сарай с дырявой крышей, да сходни к воде, также припорошённые. За рекой деревьев почти не было, до кромки леса на горизонте, почти не видимой и более угадываемой, чем различимой. Ровное поле лишь кое-где заросло кустарником и в тон покрытому плотными облаками серому же небу, было окрашено слежавшимся грязным снегом. Стояла такая тишина, что бывает только в покинутых деревнях Центральной России, лишь изредка нарушаемая шорохами ветра и шевелением ветвей деревьев. Тоскливо.

Радомысль после похорон заболел и слег, правда, к началу мая поправился, две недели хорохорился и 21 мая на Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова преставился. Похоронен он там же на Сабле.