Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том II

Посмотрела, на Ярило красное, да небо голубое, как и глаза её, глубокое, словно речка полноводная, там, где родилась, на Итиль-реке и прыгнула вниз. Аки птица, расставив широко руки в стороны и молча, не вскрикнув встретила смерть, пронзившими молодое прекрасное тело её, острыми белыми кольями, во множестве укреплёнными и загодя усиленными на дне рва. Почти сразу белого цвета рубаха, с рукавом, по-летнему, окрасилась пятнами красной, обыкновенной крови, тело ещё дважды в посмертных судорогах дёрнулось и затихло, головою свесившись, словно пытаясь напоследок что-то мелкое рассмотреть там в траве. И действительно там под ней лежал, выпавший из руки небольшой, но широкий и острый нож, которым при неудачном падении, чтобы не ожидать мучительной смерти молодица хотела покончить с собой.

Потом ещё на очищенных от коры и высохших на солнце гладких высоких в полтора метра кольях оно медленно сползло, так что княжна, будто землю эту целовала и накрыла нож с костяной ручкой собой. Но смотреть на это, уже было некому, начался приступ крепости.

И смешались крики и стоны с боевыми выкриками, звон бубенцов, закреплённых на бубнах с пением тетивы луков, грубыми звуками таранов, бивших и бивших в ворота, шипением проливаемого кипятка и жира на головы и плечи штурмующих стены и треска, горящих уже брёвен вершей стены. Истошными криками раненных и умирающих степняков и руссов.

К тому времени, когда солнце начало только-только заходить за ровную линию горизонта, множились они звоном мечей, да все чаще истошными причитаниями над погибшими детьми и ором, насилуемых тут же посреди битвы детей, девок и молодых баб.

А уже к утренней зорьке добили и последних, пытавшихся укрыться в земляных схронах обитателей крепости, их искали, травили собаками. Догорали последние из строений, что могли гореть, над камалом висел густой дым, видимый в степи за десятки километров.

У сгоревшего дотла дома боярина стояла большая повозка с собранным и увязанным снопами оружием, отдельно мечами, палашами, копьями и стрелами. Востру саблю, дабы врагу не досталась, в качестве дорогого трофея, а пуще того, не убивала своих же, в чужой руке, воевода, раненный, всё же успел сломать о колено, прежде чем быть убиту, хоть и была та вроде как дамасска, видать обманули басурмане.

Утоптанная за долгие десятилетия земля внутри периметра и снаружи была обильно полита кровью как нападавших, их было в разы поболее, так и защитников. Из 227 человек, к обеду следующего дня в живых остались трое, одна девушка-подросток 12 лет, в шатре у баскака, молодой вой, под пытками, изуродованный, давший согласие показать кратчайшую дорогу к следующему острогу, на пути к граду удельного княжича, да малой парнишка Волемир, хороший бегун.

Он, как и было оговорено заранее, нёс весть о гибели княжны и дружины с боярином и посадскими людьми, волосы княжны с перстнем и ещё сумку чево другого, с пищей и водой, для этого был спрятан в самой середине того потаённого хода, что вёл к чистому ручью. На исходе ночи он выбрался наружу, и успешно обойдя ночные дозоры супостата, змеёй ускользнул в степь, чтобы уже через двое суток знакомой тропой добраться раньше ворога и постучать в ворота Ближнего острога. Ещё через 4 дня, после того, будучи доставленным в детинец с княжьим заветным словом и тут же представленным, пред светлые очи молодого княжича с печальной вестью.

Ещё, но об этом стало известно гораздо позже, десятник Ратмир увёл с собой под землю 16 человек (три дружинника, четыре ополченца и четыре бабы-катуны с детьми), в известный ему, да усадскому боярину Гориславу, подземный схрон. Из дома боярина он выводил в сложную цепь туннелей и пещер, вымытых в земной породе когда-то протекавшей здесь подземной частью реки, от которой ныне остался лишь ручей на дне оврага.

Сам боярин стар был и потому отправил дщерь с десятником, скрыв лаз, принял мученическую смерть от топора вора и убийцы из сучьего сброда. Тело его порвали голодные псы, а знатный кафтан посадского, хотя и в засохшей уже крови получил один из родовых ханов сиров-кыпчаков.

Осталось узнать, зачем Стояна, так звали княжну, так нелепо на взгляд человека нашего времени, ушла из жизни, ведь теми же двумя лазами, могла сховаться, спрятаться до поры, уцелеть, наконец, в плену? Конечно, могла бы, но вот только крепости бы в таком разе, сдавались одна за другой. Совесть не позволяла, гордость княжья. Трусость была непозволительна.

Понимая, что все погибнут и, видя, что пуще смерти их вождь боится бесчестия и люди посадские и дружинники шли спокойно на смерть за своим племенным или родовым лидером. Если княжна, баба не боится, то почему я должен, думал каждый. А княжна так воспитана была, как надеюсь и большинство русских воинов и простых граждан великой и могучей, наверно ещё и необъятной потому России. К тому ещё в сражении, в пылу и неразберихе битвы всегда существовала возможность попасть в плен и быть обесчещенной.

Как тут не вспомнить, трусливо бежавших командиров ВСУ под Дебальцево на Украине. А гонору-то, гонору.

Нигде, ни в одном источнике, автор не нашёл ни одного подробного материала о наговорах, заклятиях и прочей отрицательной, тёмной стороне ведической древней славянской, русской культуры и этики. Хотелось бы верить, что её этой стороны и вовсе не было, но скорее всего это не так. Либо «стесняется» наука, либо Церковь в своё время все вычистила. Не только в Европах ведьм то жгли.

Есть, правда, некие намёки на то, что позднее, на рубеже XIX — XX веков в деревнях Центральной России ещё существовала некая традиция передачи изустно магических знаний по женской линии. От девушек к молодицам, далее к бабам, хозяйкам и большим, и наконец, старухам.

Причём знания передавались старшими дозировано, всё более углубляясь с изменением статуса женщин. Об этом очень интересно написано, в изданной Академией наук в 10 — 15 годах книге Семеновой-Тяньшанской — «Жизнь Ивана».

И в тоже время, согласен с тем, что месть, взаимная ненависть, только усиливают шаги, один за другим по конкретному уничтожению и деградации тех и других. Стоит всем задуматься над этим, прежде чем творить зло и посылать проклятия. Но это ни в коей мере не относиться к тем, кто защищает свою землю и свой дом, род от агрессора, пришедшего грабить и убивать.

Ишши, « … тёмный взываю. Прими в дар жизнь мою и…». Не оттуда ли, из тех времён стародавних, далёких, задоньщины, южного Урала и Алтая с Забайкальем дошли до нас, и живут поныне горькие стенания песни — плачи. Их старухи в глухих российских деревнях поют редко и по особым случаям, уже на разный лад, а слова-то по большей части и не понятны, хоть и чудиться что-то знакомое, но ускользает. Больше слышим и там уже, что из города пришло — «Позишен намба ту» или ещё какую, бесовскую похабщину — «Секшен революшн»,».. 18 мне уже, ты целуй меня везде».