Джанни Родари - Зарубежная фантастика из журнала «ЮНЫЙ ТЕХНИК» 1970-1975

16 августа в 10 часов утра система ХОЗ была уничтожена, в 10.30 счастливые англичане высыпали на улицу, чтобы снова увидеть над головой знакомую пелену серых туч, а в 11.00 плотная стена дождя стояла над всеми Британскими островами, и потрескавшаяся от засухи почва, казалось, никогда не напьется.

Дождь принес радость всем, но не Мартину. Спустя неделю я, как всегда, выглянула в окно, чтобы посмотреть на утренний сад, и увидела его. Он Стоял спиной к моему дому, но опущенные плечи и руки, повисшие плетьми, говорили о том, что он сломлен окончательно. И это действительно было так. Правительство запретило создавать второй вариант машины, и ему ничего не оставалось, как вернуться домой. Я не горела желанием снова жить по соседству с ним, однако это дало мне возможность узнать конец всей истории.

О сэре Хэмблтоне все забыли, но он продолжает работать в своей мастерской и, как прежде, не любит посетителей. Недавно он пришел ко мне с просьбой помочь сделать подробную каргу его сада. По тому, как он нанес на карту сетку широты и долготы, я поняла, что он не оставил мысль о своем солнце. И действительно, на днях во время проливного дождя Мартин натерся кокосовым маслом, поставил шезлонг между земляничным деревом и клумбой с розами и загорал.

Ну вот, пожалуй, и все. А сейчас я спешу в церковь открыть праздник. Нудная работа, которую мне часто навязывают. Но леди Хэмблтон не может отказать викарию, ведь у них давняя дружба.

Эрик Фрэнк Рассел

Рассказ

Печатается с сокращениями

Перевел с английского Ростислав Рыбкин

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1973'02

Способа избавиться от шума не было. Он был неизбежен и неустраним.

В первом корабле скрежетание было на сто герц выше — и корабль не вернулся.

Во втором корабле двигательный отсек был обит толстым слоем войлока, а у дюз было кремниевое покрытие. Низкий звук. Гудение пчелы, усиленное в двадцать тысяч раз. Пчела так и не вернулась в свой улей: восемнадцать лет назад она вылетела в звездное поле и теперь слепо несется в новую сотню, тысячу или десять тысяч лет.

А третий корабль, сотрясаясь от грохота, возвращался домой. Нащупывая дорогу к невидимой еще красноватой точке, затерянной в тумане звезд, он был исполнен решимости не погибнуть. Третий по счету — должно же это что-нибудь значить!

У моряков есть свои, морские, суеверия, у космонавтов — космические. В капитанской кабине, где Кинрад сидел, склонившись над бортовым журналом, суеверие воплотилось в плакатик: «ТРИ — СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО!»

Они верили в это на старте, когда их было девять. Они готовы были верить в это и на финише, хотя теперь их осталось шесть. Но в промежутке были — и могли снова повториться — мгновения горького неверия, когда любой ценой, если потребуется, даже ценою жизни, людям хотелось выбраться из корабля — и провались в преисподнюю весь этот полет!

У самого Кинрада нервы оставляли желать лучшего: когда неожиданно вошел Бертелли, капитан вздрогнул, а его левая рука инстинктивно дернулась к пистолету. Однако он моментально овладел собой и, повернувшись на вращающемся сиденье, взглянул прямо в печальные серые глаза вошедшего.

— Ну как, появилось!

Вопрос вызвал у Бертелли недоумение. Удлиненное грустное лицо с впалыми щеками еще больше вытянулось. Углы большого рта опустились. Печальные глаза приняли безнадежно-остолбенелое выражение. Он был удивлен и растерян.

Кинрад медленно произнес:

— Солнце на экране видно!

— Солнце!

Похожие на морковки, пальцы Бертелли судорожно сплелись.

— Да, наше Солнце, идиот!

— А, Солнце! — Наконец-то он понял, и его глаза засияли от восторга. — Я никого не спрашивал.

— А я подумал, вы пришли сказать, что они его увидели.

— Нет, капитан. Просто у меня мелькнула мысль: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Обычное уныние сменилось на его лице улыбкой простака, горящего желанием услужить во что бы то ни стало. Углы рта поднялись и раздвинулись в стороны — так далеко, что уши оттопырились больше прежнего, а лицо приобрело сходство с разрезанной дыней.

— Спасибо, — смягчившись, сказал Кинрад. — Пока не надо.

Потоптавшись на огромных неуклюжих ногах, Бертелли вышел, поскользнулся на стальном полу узкого коридора и только в самый последний момент, грохоча тяжелыми ботинками, каким-то чудом восстановил равновесие. Не было случая, чтобы кто-нибудь другой поскользнулся на этом месте, но с Бертелли это происходило всегда.

Внезапно Кинрад поймал себя на том, что улыбается, и поспешил сменить выражение лица на озабоченно-хмурое. В сотый раз пробежал он глазами список членов экипажа, но нового почерпнул не больше, чем в девяноста девяти предшествовавших случаях. Строчка в середине списка:

Энрико Бертелли, тридцати двух лет, психолог.

Это последнее не вязалось ни с чем. Если Бертелли психолог или вообще имеет хоть какое-нибудь отношение к науке, тогда он, Роберт Кинрад, — голубой жираф. Почти четыре года провели они взаперти в этом стонущем цилиндре — шестеро, которых считали солью земли, сливками рода человеческого. Но эти шестеро были пятеро плюс дурак. Кинрад не упускал случая понаблюдать за Бертелли и неизменно испытывал изумление перед фактом такого умственного убожества — тем более у ученого, специалиста.

Дотронувшись до экрана карандашом Марсден сказал:

— Вот эта, по-моему, розовая. Но, может, мне только кажется.

Кинрад вгляделся в экран.

— Слишком маленькая, ничего пока сказать нельзя.

— Значит, зря я надеялся.

— Может, и не зря. Возможно, цветовая чувствительность ваших глаз выше моей.

— Давайте спросим нашего Сократа, — предложил Марсден.

Бертелли стал рассматривать едва заметную точку, то приближаясь к экрану, то отдаляясь от него, заходя то с одной стороны, то с другой, а под конец всмотрелся в нее, скосив глаза.

— Это наверняка что-то другое, — сообщил он, явно радуясь своему открытию, — ведь наше Солнце оранжево-красное.

— Цвет кажется розовым благодаря флуоресцентному покрытию экрана, — с раздражением объяснил Марсден. — Эта точка — розовая?

— Не разберу, — сокрушенно признал Бертелли.

— Помощничек, нечего сказать!

— Тут только можно гадать, она слишком далеко, — заметил Кинрад. — Придется подождать, пока окажемся ближе.

— Я уже сыт по горло ожиданием, — с ненавистью глядя на экран, сказал Марсден.

— Но ведь мы возвращаемся домой, — напомнил Бертелли.

— Я знаю. Это-то и убивает меня.