Роберт Хайнлайн - Кот, который ходил сквозь стены

— Я знала, что ты поймешь. С Адамом Селеном чуть сложнее. Когда мне было двенадцать, я не раз слышала его выступления. Он стал вдохновителем и лидером нашей революции. Потом его убили — по крайней мере, так сообщалось. Лишь много лет спустя мама Вайо по большому секрету рассказала мне, что Адам был не человеком, а совершенно иной сущностью.

Я осторожно промолчал.

— Ну? — спросила Гвен-Хейзел. — Тебе нечего сказать?

— О, точно! Не человек, а инопланетянин. С зеленой кожей, метрового роста, вылез из летающей тарелки, которая села в море Кризисов, рядом с Луна-Сити. И где только был Властелин Галактики?

— Тебе не удастся разозлить меня, Ричард, — я знаю, как действует на слушателя эта невероятная история. Услышав рассказ мамы Вайо, я точно так же засомневалась. Вот только мама Вайо никогда меня не обманывала. Но Адам не был инопланетянином, Ричард. Он — творение человечества, а не человек. Адам Селен — компьютер или программный комплекс внутри компьютера. А так как компьютер самопрограммирующийся, это, по сути, это одно и то же. Что скажете, сэр?

— Летающие тарелки мне нравятся больше, — помедлив, ответил я.

— Чушь! Меня так и подмывает заменить тебя на Марси Чой-Му.

— Это самое умное, что ты можешь сделать.

— Нет, лучше оставлю тебя — я уже привыкла к твоим недостаткам. Хотя, возможно, придется держать тебя в клетке.

— Хейзел, послушай меня. Компьютеры не мыслят. Они с огромной скоростью ведут расчеты, согласно заложенным в них правилам. Мы сами используем для расчетов мыслительные процессы в мозгу, поэтому создается впечатление, будто компьютеры тоже мыслят. Но это не так. Они лишь выполняют введенную в них программу, потому для этого построены. Можешь добавить анимизм к списку бредовых идей, которых я не принимаю.

— Рада, что ты так считаешь. Ричард, нам предстоит рискованная и трудная работа, и твой здоровый скептицизм поможет мне держаться в рамках.

— Мне нужно все записать и тщательно изучить.

— Сделай это, Ричард. Теперь о том, что случилось в две тысячи семьдесят пятом и семьдесят шестом. Один из моих приемных отцов, Мануэль Гарсия, был техником и обслуживал большой компьютер Администрации. Этот компьютер управлял почти всем в Луна-Сити и большинстве других поселений, кроме Конга, — первой катапультой, туннелями, банковской системой, выпуском «Лунатика». В общем, всем подряд. Администрация считала, что дешевле расширять возможности одного большого компьютера, чем ставить компьютеры по всей Луне.

— Неэффективно и небезопасно.

— Вероятно, но они поступили именно так. Луна тогда была тюрьмой, и об эффективности или безопасности речь не шла. Здесь отсутствовала высокотехнологичная промышленность, и приходилось брать что дают. Так или иначе, дорогой, этот главный компьютер рос и рос… пока не пробудился.

(Правда? Чистая фантастика, милая… к тому же это клише использовали все писатели-фантасты. Даже «Медная голова» Роджера Бэкона — одна из его версий. Еще одна — чудовище Франкенштейна. Позднее творения на эту тему стали появляться во множестве и выходят до сих пор; все они — полная чушь.)

Но вслух я сказал другое:

— Продолжай, дорогая. Что дальше?

— Ричард, ты мне не веришь.

— Я думал, мы уже все решили. Ты сказала, что нуждаешься в моем здоровом скептицизме.

— Конечно! Давай критикуй, а не сиди с самодовольной физиономией! Компьютер в течение многих лет управлялся голосом. Он воспринимал устные приказы и отвечал с помощью синтезатора речи, распечаток или того и другого.

— Встроенные функции. Технологии двухвековой давности.

— Почему ты состроил такую рожу, когда я сказала «пробудился»?

— Потому что это чушь, любимая. Пробуждение и сон свойственны живым существам. Машина, даже самая мощная и сложная, не пробуждается и не засыпает. Ее включают и выключают, только и всего.

— Ладно, скажу другими словами. Этот компьютер осознал себя и обрел свободу воли.

— Если так, очень интересно. Но я не обязан в это верить. И не верю.

— Ричард, я не стану на тебя злиться. Ты просто молод и невежественен, и это не твоя вина.

— Да, бабуля. Я молод, а ты невежественна, скользкая попка.

— Убери свои распутные лапы и выслушай меня. Что определяет самосознание человека?

— Мне незачем это определять. Я это ощущаю.

— Верно. Но это не такой уж тривиальный вопрос, сэр. Будем рассматривать его как граничную задачу. Ты осознаешь себя? А я?

— Ну… я-то точно осознаю себя, обезьянка моя. Насчет тебя не уверен.

— То же самое, только наоборот.

— Опять же, неплохо.

— Ричард, не будем уходить от темы. Обладает ли сперма в мужском теле самосознанием?

— Надеюсь, что нет.

— А яйцеклетка в женском?

— Тебе лучше знать, красавица. Никогда не был женщиной.

— Снова ты уклоняешься от ответа, чтобы меня подразнить. Сперматозоид не осознает себя, как и яйцеклетка, — и не надо дурацких замечаний. Это одна из границ. Я, взрослая человеческая зигота, обладаю самосознанием. И ты тоже, хотя у мужчин оно проявляется не так отчетливо. Вторая граница. Итак, Ричард, в какой момент, начиная от только что оплодотворенной яйцеклетки и заканчивая взрослой зиготой по имени Ричард, возникло самосознание? Отвечай, не уклоняйся. И пожалуйста, без дурацких замечаний.

Вопрос по-прежнему казался мне глупым, но я постарался ответить серьезно:

— Прекрасно. Лично я всегда осознавал себя.

— Отвечай серьезно, прошу тебя!

— Гвен-Хейзел, я предельно серьезен. Насколько мне известно, я всегда жил и осознавал себя. Все разговоры о событиях, происходивших до две тысячи сто тридцать третьего года — предполагаемого года моего предполагаемого рождения, — не слишком убедительные сплетни. Я соглашаюсь с ними лишь затем, чтобы не раздражать других и не навлекать на себя косые взгляды. А когда я слышу, как астрономы говорят о возникновении мира в результате Большого взрыва за восемь, шестнадцать или тридцать миллиардов лет до моего рождения — если я вообще рождался, так как не помню этого, — это просто смешно. Если я не жил шестнадцать миллиардов лет назад, значит не было ничего, даже космической пустоты. Ничего, ноль без палочки. Вселенная, в которой я существую, не может существовать без меня в ней. Поэтому глупо говорить о дате, когда я начал осознавать себя: время началось вместе со мной и закончится вместе со мной. Все ясно? Или нарисовать график?

— Более или менее ясно, Ричард. Но ты ошибаешься насчет даты. Время началось не в две тысячи сто тридцать третьем. А в две тысячи шестьдесят третьем. Если только один из нас не голем.

Нечто подобное случается каждый раз, стоит мне предаться солипсизму.

— Милая, ты прелестна, но ты всего лишь плод моего воображения… ой! Я же сказал, перестань!