Роберт Хайнлайн - Кот, который ходил сквозь стены

— У тебя живое воображение, дорогой. Спасибо, что ты меня выдумал. Хочешь еще доказательств? Пока что я забавлялась, а сейчас я сломаю тебе какую-нибудь кость. Небольшую. Выбирай сам.

— Послушай, плод моего воображения. Только попробуй сломать мне кость. Будешь об этом жалеть весь ближайший миллиард лет.

— Всего лишь логический довод, Ричард. Без всякого злого умысла.

— А как только кость срастется…

— Не беспокойся, я об этом позабочусь, дорогой.

— Ни за что! Как только кость срастется, я позвоню Ся и попрошу ее приехать, выйти за меня замуж и защищать меня от плодов воображения со склонностью к насилию.

— Собираешься развестись со мной? — Она вновь широко раскрыла глаза.

— Черт побери, нет! Просто понизить тебя в звании до младшей жены и назначить Ся главной женой. Но уйти ты не можешь. Запрещаю. Ты отбываешь пожизненный срок, хоть по прямой, хоть перпендикулярно. Возьму дубинку и буду колотить тебя, пока не выбью все дурные привычки.

— Ладно. При условии, что мне не придется от тебя уходить.

— Ой! И не кусайся. Это грубо.

— Ричард, если я всего лишь плод твоего воображения, значит ты сам придумал все мои укусы. Ты кусаешь сам себя по непонятным мазохистским соображениям. Если же это не так, то я обладаю самосознанием… а не плод твоего воображения.

— Двоичная логика ничего не доказывает. Но ты — восхитительный плод воображения, дорогая. Я рад, что выдумал тебя.

— Спасибо, сэр. Милый, сейчас я задам главный вопрос. Если ответишь на него серьезно, я перестану кусаться.

— Навсегда?

— Э-э-э…

— Не напрягайся, плод воображения. Если вопрос серьезный, постараюсь дать на него серьезный ответ.

— Да, сэр. Чем объясняется самосознание человека и почему этот процесс или состояние не может быть присуще машине? Особенно компьютеру. Например, гигантскому компьютеру, управлявшему этой планетой в две тысячи семьдесят шестом году, — Холмсу Четвертому.

Я с трудом преодолел искушение и не стал давать легкомысленный ответ. Самосознание? Некоторые психологи утверждают, что даже если сознание существует, то оно является чем-то вроде стороннего наблюдателя и не влияет на поведение.

Вся эта чушь — что-то вроде превращения хлеба и вина в плоть и кровь Христовы. Если это правда, доказать ее невозможно.

Я осознаю, что осознаю себя… и любому честному солипсисту стоит на этом остановиться.

— Гвен-Хейзел, я не знаю.

— Неплохо! Мы делаем успехи.

— Успехи?

— Да, Ричард. Самое сложное в процессе принятия новой идеи — изгнать ложную идею, занимающую ту же нишу. Пока ниша занята, все подтверждения, доказательства и логические демонстрации бессильны. Но когда ложную идею убирают оттуда — когда ты честно можешь сказать себе «Я не знаю», — появляется шанс добраться до истины.

— Милая, ты не только самый симпатичный плод моего воображения, но и самый умный.

— Хватит болтать ерунду. Выслушай мою теорию и отнесись к ней как к рабочей гипотезе, а не как к Богом данной истине. Ее придумал мой приемный отец, папа Манни: он хотел понять, почему компьютер вдруг ожил. Эта теория может что-то объяснять или не объяснять ничего — мама Вайо говорила, что папа Манни всегда в ней сомневался. Теперь слушай внимательно. Оплодотворенная человеческая яйцеклетка делится надвое… потом опять, и опять, и опять, и опять. В какой-то момент — не знаю, в какой именно, — этот набор из миллионов живых клеток начинает осознавать себя и окружающий мир. Оплодотворенная клетка не осознает себя, чего нельзя сказать о младенце, — продолжала Гвен. — Обнаружив, что компьютер осознал себя, папа Манни заметил, что этот компьютер, возможности которого постоянно росли вместе с числом задач, стал настолько сложным, что взаимосвязей внутри него стало больше, чем внутри человеческого мозга.

Папа Манни сделал выдающееся умозаключение: когда в компьютере становится столько же взаимосвязей, сколько в человеческом мозгу, он может пробудиться и начать осознавать себя… что, вероятнее всего, и произойдет. Он не был уверен, что так происходило всегда, но не сомневался, что это может произойти из-за большого количества внутренних связей. Правда, папа Манни так и не продвинулся дальше: он был не ученым-теоретиком, а всего лишь техником-ремонтником. Но поведение компьютера его беспокоило, и он пытался выяснить, почему тот ведет себя странно. Так возникла эта теория. Но вряд ли она заслуживает внимания — папа Манни не проверил ее.

— Хейзел, в чем заключалось странное поведение компьютера?

— Ну… по словам мамы Вайо, Мануэль первым делом заметил, что Майк — то есть компьютер — приобрел чувство юмора.

— О нет!

— О да. Мама Вайо говорила, что для Майка, или для Мишель, или для Адама Селена — он использовал три имени, будучи единым в трех лицах, — вся Лунная революция, стоившая жизни тысячам человек здесь и сотням тысяч на Земле, была всего лишь шуткой, грандиозным розыгрышем, который устроил компьютер с мозгом супергения и детским чувством юмора. — Хейзел поморщилась, затем улыбнулась. — Всего лишь милое, избалованное дитя-переросток, которого стоило бы хорошенько отшлепать.

— Ты говоришь так, будто это доставило бы тебе удовольствие. Отшлепать его.

— Может, и не стоило бы. В конце концов, компьютер не может поступать правильно или неправильно, не может понимать добро и зло так же, как люди; у него не было для этого нужного опыта: если угодно, воспитания. Мама Вайо говорила, что человеческое поведение Майка основывалось на подражании — в его распоряжении имелись бесчисленные ролевые модели, он читал все подряд, включая художественную литературу. Но его единственной настоящей эмоцией, полностью его собственной, было глубокое чувство одиночества, тоска по общению. Вот чем была для Майка наша революция — возможностью завести приятелей, игрой, во время которой он завоевал внимание Профа, Вайо и особенно Манни. Ричард, если машина может испытывать эмоции, то этот компьютер любил моего папу Манни. Ну так как, сэр?

Я подавил в себе желание сболтнуть какую-нибудь чушь или что-нибудь совсем невежливое.

— Хейзел, ты требуешь от меня неприкрытой правды, и она оскорбит твои чувства. Для меня это похоже на фантазию — если не твою, то твоей приемной матери Вайоминг Нотт. Милая, может, займемся нашими делами? Или будем весь день обсуждать теорию, не имея никаких доказательств — ни ты, ни я?

— Я оделась и готова идти, дорогой. Еще чуть-чуть, и я замолчу. Эта история кажется тебе невероятной?

— Да, — как можно более бесстрастно ответил я.

— В какой части она невероятна?

— Вся история целиком.

— Точно? Или загвоздка в том, что компьютер может осознавать себя? Если согласиться с этим, не легче ли будет принять остальное?