Михаил Харитонов - Золотой ключ, или Похождения Буратины

Першероны исполнили весь свой нехитрый песенный репертуар и начали по новой про заняшенных ребят, когда показался Цимес.

Строго говоря, местечко не тянуло даже на деревеньку или сельцо. Скорее уж это был большой хутор: несколько домиков, длинный сарай, огороженный высоким забором из сетки-рабицы, какая-то будка с вытоптанной дорожкой – то ли сортир, то ли кормушка. И, конечно же, калуша. Она нависала над всей этой мелкой житейщиной, как огромное яйцо – вовсе не птичье, а, скорее уж, яйцо в смысле мужской железы: тяжёлое, мясистое, похабное.

Першероны довезли карету до края дороги и встали, пофыркивая и мотая гривами. Поняша вышла – точнее, спрыгнула – первой, потом слез Карабас. Каретные рессоры благодарно застонали, освобождаясь от груза.

Арлекин оставил бормочущего Пьеро – тот бухтел про какие-то дубы и грибы, а может статься, и про то, что дубы грубы, разобрать это было невозможно, – и побежал за бар Раббасом.

Лениво закрипела дверь ближайшего к дороге домика, и оттуда выбрался, щурясь на солнце и зевая во всю пасть, старый хомяк с седым хвостом и просвечивающими залысинами возле ушей. Сивая копна волос, стриженная под горшок, свисала на морду, закрывая маленькие подслеповатые глазки. Левой лапою он опирался на массивный посох с гнутым навершием.

Увидев поняшу, хомяк поклонился в пояс – почтительно, но без подобострастия. Арле сообразил, что хомяк не обращён, и удивился этому обстоятельству: незаняшенный электорат в Вондерленде попадался нечасто. Юличка, однако, лишь слегка повела ушами, что можно было принять за приветствие.

– Ну как, Африканыч? – осведомилась она довольно дружелюбно.

– Ить, барыня… – снова склонился хомяк, – вы нащщот нас не сумлевайтесь, работу справляем, матушку соблюдаем как положено, – он покосился на калушу.

– Сегодня родит? – поняша пристукнула копытцем.

– Отож! Как есть сёдни должна разродиться, – старик судорожно зевнул, деликатно прикрывшись волосатой лапою. – Хотя, енто, тут дело такое… – старик смущённо замолк, не зная, как продолжить.

– Какое? – вклинился в разговор Карабас и уставился на хомяка – видимо, залез ему в голову.

– Старенькая она ужо, – справился наконец со своими мыслями Африканыч. – Трудненько ей родить. Да и от кого рожать-та? Уёбища хилые стали, хромосома в них не та. Вот в раньшее время – то были уёбища! Сила! Стать! К примеру сказать, жил у меня злопипундрий двурогий со семью мудами. Ебуч был – страсть! Как спущу его с цепи, – он показал лапой на сарай, – так, значицца, все нижние ятла у матушки нашей зараз огуляет! И пупицы от него рождались ядрёные, крупные, а умищща, умищща-то в них было – за сто двадцать переваливал!

Арлекин поморщился – старикан явно завирался. Пупицы были обычно умнее безмозглых самцов-злопипундриев, но выше ста их IIQ не поднимался в принципе.

– А споверху, – продолжал хомяк, – матушку бэтмены пользовали, да какие бэтмены! Сейчас таких почитай что и нету! В раньшие-то времена бэтмены были – во! Орлы! – он развёл лапы во всю ширь. – А сейчас – тьфу, измельчала порода… – он сплюнул на землю, всем своим видом являя сокрушение о прежних днях, когда трава была зеленее, а солнце ярче.

– Сколько ждём потомства? – перебила поняша. Байку про семимудового злопипундрия она слышала явно не по первому разу.

– Ить, барыня, так сразу и не скажешь, – старик снова поклонился, хотя уже не в пояс, а так, символически. – Говорю ж, трудненько ей родить. Коли живых боле дюжины наберётся – уже почитай что и ладно. Потом ей надоть месяцок-другой порожней постоять, пущай отдохнут утробушки-то.

Юличка повела ушами, потом глянула себе под ноги, что-то заметила, нагнулась и принялась увлечённо обнюхивать какие-то мелкие цветочки.

– И ещё, эта… витаминчиков бы, – продолжал нудить старик. – А то вянет снутре матушка, ссыхается у неё, значить, нутренность. Без витаминчиков нам беда.

– Будет хороший помёт, будут и витамины, – бросила поняша, пощипывая цветочки краешками губ. Старик, однако, не умолк.

– И ещё скажите, барыня, – занудил он, – золотарикам-то кавайским, чтобы они нам когда корма привозят, с разбором чтоб привозили. А то бывает что и с костями, и с дрянью всякой. Матушка-то не в тех кондициях, чтобы этакое жомкать. Вот застрянет у ёйном нутре кость какая, и шо ты буишь делать?

Поняша оторвалась от своего занятия, подняла голову, посмотрела на хомяка так, что тот съёжился и затих.

Арлекин непочтительно дёрнул раввина за отворот лапсердака.

– Шеф, – сказал он, когда Карабас оглянулся, – она вроде как бы… собирается.

Калуша и в самом деле вела себя странно – в одном месте у неё что-то вздувалось и сокращалось, как будто под кожей что-то дышало.

Хомяк посмотрел в ту же сторону и в задумчивости почесал когтем заушное место.

– Енто она не родит ишо, – выдал он заключение. – Енто чё-та с ней не того… Пойду, гляну.

– Мы тоже сходим, – сообщил Карабас. Поняша промолчала – она увлечённо паслась, роясь носом в траве, что-то выбирая и с удовольствием жуя. Видимо, она случайно набрела на какой-то поньский деликатес.

Вблизи калуша показалась совсем уж непомерно-огромной. От её мясистого тулова исходил жар – сильный и ровный, как от хорошо протопленной печки. Запах от неё шёл тоже печной, горелый, но с острой нотой мочевины и чего-то ещё – душного, забивающего нос. Арлекину почему-то подумалось, что так, наверное, мог бы пахнуть конский пот, стекающий на раскалённую сковороду.

Было заметно, что калуша действительно немолода: шкура её была задубевшей, побуревшей от возраста, складчатой, вся в каких-то пятнах, буграх и пупырьях. По большей части она свисала с мяса шматьями складок, но в паре мест оказалась натянута туго, как барабан, и под нею что-то шевелилось. Видимо, калушачьи матки и впрямь были готовы разродиться. Об этом свидетельствовали и набрякшие, выпроставшиеся из кожных складок молочные железы.

Однако странное вздутие оказалось связано не с близкими родами. В самой серёдке огромного яйца, высоко над головами пришлецов, из кормовой впуклости свисала синюшная сися. На сосце – взбухшем, раскровавленном – сидел огромный овод-паут и жалил. Чуть выше в багряной складке судорожно выпячивалось и разевалось срамное ятло, пытаясь ухватить насекомое оскаленными половыми губами. Овод не давался и продолжал мучить сосок. От жгучих укусов калуша подёргивалась, почву под ногами ощутимо потрясывало.

– Ить прилетел, джигурда незваная, – засуетился хомяк. – Молозиво, знать, пошло… Ща мы его…

Он неловко взмахнул своим посохом, пытаясь достать до овода, и не достал. Попытался подпрыгнуть, но старые ноги подвели: старик поскользнулся и упал, треснувшись башкой о калушу. Тут же перед ним испучилась и разверзлась широченная вагинальная пасть с гнилыми зубами и попыталась ухватить хомяка за нос.