Михаил Харитонов - Золотой ключ, или Похождения Буратины

Арлекин посмотрел на парализованного злопипундрия и принял решение. Карабас всегда говорил: в конфликты с местными не вступать, проблемы решать деньгами, желательно небольшими.

Он слазил в подводу, достал мешочек с золотом, запрятанный на всякий полицейско-правовой случай, отсчитал монеты и вернулся.

– Вот, – сказал он крестьянке, показывая золото. – Забьёшь мамку, заплатишь штраф, будешь нормально жить. Только с условием: ты нас не видела, мы тебя не видели. Идёт?

– Идёт, – пупица зачарованно смотрела на золото. – А как же этот? – она вспомнила про злопипундрия.

– А он сдох, – объяснил педрилка. – У него что-то в башке перемкнуло, стал метаться, сломал хуй, потом упал и помер. Вот так своей помещице и скажешь.

– Так он же живой, – не поняла баба. – Оклемается и вскочит. Ох, то есть не вскочит, – поправилась она, глядя на страшно раздутый, почти уж чёрный член его.

Арле сунул ей в лапку деньги и развернул спиной к себе.

– А это уже не твоя забота, – сказал он. – Ты иди, не оборачивайся. Поняла?

Он подошёл к злопипундрию, нащупал артерии – они были толщиной с мизинец Карабаса – и аккуратно пережал. Держать пришлось долго, давить сильно. Наконец зверь задёргался и с хрипом околел.

– Эй, а чего стоим? Случилось чего? – раздался позади грубый конский голос.

Арлекин обернулся и увидел вторую повозку, с электоратом. Першерон-коренник недовольно прядал ушами.

– Стоим – значит надо, – на автомате ответил Арлекин. – У вас всё в порядке?

– Да как бы не всё, – вздохнул першерон. – Гозман на пигалицу спящую сел. Задавил.

– И Дочь с ней… Постой-ка, – сообразил Арлекин. – Дай мне её сюда.

Конь кликнул гозмана, и тот, кривясь и гримасничая, отдал остывшее тельце Арлекину. Тот засунул её под солому: мясо должно было пройти ферментацию. Зато пигалицу не надо было готовить: через пару часов её плоть приобретала вкус копчёной осетрины.

С другой стороны телеги показалось лицо Пьеро. Оно было совершенно белое.

– Что это было? – спросил он севшим голосом.

Арлекин открыл было рот, чтобы высказать всё накопившееся – и закрыл его. Объяснять Пьеро, что он в очередной раз нагробил и проштрафился, не было никакого смысла, да и желания. Поэтому он просто подал непутёвому поэту руку, усадил его на прежнее место и дал команду першеронам. Те тронулись, затянули песню про яйцо – на этот раз оно стало почему-то фуражирским, – и снова предался размышлениям.

Итак, умозаключал он, Карабас не торопится. Теперь он вообще отстал. В озабоченность страданьями поняшки Арлекин не верил совершенно. Вывод был очевиден: у шефа назначено рандеву. С кем-то, кого нельзя показывать ни Арлекину, ни Пьеро. Поняша тоже ничего не увидит: ей, похоже, действительно хреново.

Видимо, решил Арле после рассмотрения нескольких вариантов, это либо связной от Короля, что маловероятно, либо какой-то агент самого Карабаса, который выполняет отдельное задание. Вероятнее всего – Базилио. Зачем и куда шеф его отсылал, он не знал, но полагал, что это как-то связано с провалом основного плана – долететь до Директории на дирижабле. Возможно, думал Арлекин, рассеянно пережёвывая творожник с тыквой, Карабас отправил кота разведать ситуацию с Мальвиной. Учитывая, что он персекьютор по натуре, можно предположить, что «разведать» в данном случае означает «ликвидировать». Однако если задание кота состоит в этом и он его выполнил бы – не было бы нужды в тайной встрече, Базилио просто вернулся бы в отряд. Значит, у кота другое задание – или это вообще не кот…

– Вот раздавлено яйцо очень плоское – а бывает ведь яйцо яйценоское! – внезапно пробилась в голову педрилки конская песнь, отвлекая от дум.

– А калуша яйца несёт? – спросил Пьеро у Напси, гладя тому живот. – Ну чисто теоретически, как думаешь – может?

– Хе-зе, – признал пёсик, – вот чего я в душе не имею, так это таких вопросов… Ты по шерсти, по шерсти гладь, – попросил он, сильно упирая на «и».

– А что ты чувствуешь, когда тебя против шерсти гладят? – заинтересовался Пьеро.

– Неприятно, – сказал Напси. – Что-то вроде озноба пробирает, – уточнил он. – Знаешь, когда холодно – шерсть сама встаёт. Вот что-то вроде этого.

– Как холодно, и шерсть сама встаёт… – продекламировал Пьеро с выражением. – И шерсть сама, и шерсть сама встаёт, встаёт сама под холодом она… как некая луна…

– Да что ж дефолтник ты такой, – накопившийся негатив не дал Арлекину смолчать. – Давно дупло не прочищали?

Пьеро внезапно оживился.

– А у тебя стихи получились, – сообщил он. – Четырёхстопный ямб, мужское и женское окончание… допустим, одиннадцатая-двенадцатая строка онегинской строфы, а в державинской – седьмая-восьмая… на стогне крепко страж стоит, перед зерцалом суд не дремлет… – забормотал он что-то своё, потом заткнулся. – Вот только это «дупло» несколько неуместно, слух режет, – завершил он. – Хотя… возможна ирония. Примерно так. Да что ж дефолтник ты такой – давно дупло не прочищали? Вставай-ка раком, дорогой, и утоли свои печали! Нравится?

– Нет, – сказал Арлекин. – Хреновые у тебя стихи.

– Вообще-то это твои стихи, – ухмыльнулся Пьеро.

– То есть как это мои? – не понял Арле.

– Твои, твои. Ты мне что сказал? Вот это самое, про дефолтника и дупло. Это стихи. Я их только закончил. Но в стихах главное – начало. И ты его сочинил, – заключил он.

– Я сказал, – Арлекин начал злиться, – но я не говорил, что это стихи. Это ты прибавил.

– Стихи или не стихи – это проверяется объективно, – повысил голос Пьеро. – У них либо есть ритмическая структура, либо нет. В этих двух строчках она есть. Значит, это стихи. Правда, хреновые.

– Скобейда бля! – Арлекин выбросил творожник, который вдруг стал мешаться во рту. – Чего ты мелешь? Я же стихов не сочинял – а значит, их и нет! В натуре!

– И вот опять стихи, – заключил поэт. – Тоже четырёхстопный ямб, начало онегинской строфы. Скобейда бля, чего ты медлишь…

– Я сказал – мелешь, а не медлишь! – вспылил педрилка.

– А вот и авторские амбиции проснулись, – с удовольствием констатировал Пьеро. – Верный признак поэтического дара.

– Всё, с меня хватит, – заявил Арлекин. – Иди-ка ты на свою подводу. Что-то я её, кстати, не вижу, – посмотрел он на дорогу.

– Да что с ней сделается? – легкомысленно сказал поэт. – Они там где-то тащатся. К вечеру дойдут, куда денутся.

Тут Арлекин внезапно вспомнил, что сегодня ему придётся договариваться с местными насчёт ужина и ночлега. Раньше этим занимался Карабас, перед которым местные сразу робели и трепетали. Что-то подсказывало ему – опыт, наверное, – что он сам и его спутники будут восприняты не столь однозначно. Придётся уговаривать, торговаться, вообще возиться. Настроеньице тут же подувяло. Однако, что удивительно, и раздражение тоже ушло.