Михаил Харитонов - Золотой ключ, или Похождения Буратины

Но есть и иные переживанья, кои суждены не только лишь всем . О нет, не о какой-то безумной экзотике мы говорим, не её мы имеем в виду. Но, согласитесь, можно же прожить жизнь, не переболев скарлатиною, не получив по щщам сапогом или копытом. И ни разу не сломав тазобедренный сустав, такой хрупкий! – ни себе, ни окружающим. Не всякому доводилось бывать не то что в Пхеньяне или Уагадугу, но даже и в Протвино. И не всякий может похвалиться, что ему по жизни хоть раз довелось канифолить смычок, поправлять вуалетку, мучмарить фонку, засыпать под обстрелом – или, напротив, просыпаться от поцелуя.

Так вот, с Карабасом бар Раббасом вот это-то самое как раз и случилось. Впервые за сто три года биологической жизни он проснулся от поцелуя.

Нечего и говорить, что даже во сне раввин контролировал окружающий ментальный фон. Вряд ли кому-нибудь удалось бы подобраться к нему с недобрыми намерениями – ну, например, плотоядными. В данном случае намерения существа, забравшегося в постель раввина, были не то чтобы невинны, однако не угрожали жизни еврея. Зато губы, касающиеся губ Карабаса, были мягкими и бархатистыми, а дыхание – нежным. Раввин потянулся вперёд, чтобы сомкнуть объятья. А может, и соединиться в страстном порыве.

Бар Раббаса остановила смешная мысль – о нечищеных зубах. Он с трудом расцепил руки и отодвинулся. Но не очень далеко. Если уж честно, то совсем чуть-чуть.

– У тебя борода щекотная, – пробормотала Ева Писториус, прижимаясь мордочкой к лицу хомосапого.

Бар Раббас погладил ложбинку на спине кобылки. Увы, предательская рука сама собой соскользнула ниже, к рыжей попке. Ева игриво хлестнула хвостом по расхозяйничавшимся пальцам – однако ж не сильно, и тут же прижалась ещё крепче. Что у неё на уме, было понятно безо всякой телепатии.

– Кхм, – сказал Карабас. – Давай я сначала помоюсь? А ты, кстати, не хочешь?

– М-м-м, – промычала маленькая лошадка разочарованно-нежно, но не пошевелилась.

– Ладно, валяйся, – пробормотал раввин, с сожалением вставая с ложа.

Стояло раннее, очень раннее, совсем раннее утро. Небеса были того самого оттенка бледно-голубой эмали, какая мыслима в апреле, а вовсе не в ноябре. Карабас понимал, что к вечеру снова начнутся туманы и дожди. Но нечто весеннее в природе он чувствовал. Вопреки календарю.

Рядом с хлевом чернело какое-то заброшенное строение – то ли овин, то ли старый каретный сарай. На крыше можно было разглядеть старое, покосившееся гнездо неизвестной птицы. Карабас, однако, почувствовал в нём что-то живое, дотянулся мыслью и обнаружил одичавшего бэтмена. Почувствовав чужую волю, тот встрепенулся, высунулся из гнезда и испуганно завертел башкой. Карабас ухмыльнулся и показал глупой джигурде язык.

На дворе его дожидалась вкопанная в землю деревянная бочка с полными краями. Бар Раббас набрал стылую воду в ладони, окатил лицо. Фыркнул. Понюхал тыльную сторону руки, всё ещё хранящую аромат поняшки, и мысленно благословил давно почивших генетиков Хазбро, придумавших такую сладостную смесь феромонов.

Без одежды Карабас чувствовал себя неловко. Но одеваться не было смысла. Во-первых, в хлеву его ждала разгорячённая кобылка. Во-вторых, ему нужно было хотя бы для приличия кое-что помыть. В-третьих… он с неудовольствием посмотрел на ссадину на бедре. Мысленно пообещал себе впредь пользоваться своим даром психократа смелее. И никаких неожиданных взбрыков более не допускать.

– Ше-еф! – раздалось из хлева. – Ну не томи-и-и…

Большое горячее сердце раввина сжалось сильнее обычного. Кровь отлила от головы и прилила к другому месту, в данный момент более важному. Карабас быстренько прополоскал рот, плеснул на себя водою там и сям, вытер руки о бороду и поспешил обратно.

Вид Евы, раскинувшейся на сене, был откровенен до неприличия. Можно было бы назвать его бесстыдным, если б это было безобразно. Но к Еве Писториус последнее слово никак не шло, и она это отлично знала.

– Давай так, хочу на спинке, – заявила юная нахалка.

– Брыкаться не будешь? – на всякий случай спросил раввин.

– А ты меня за ноги держи, – посоветовала поняша. – Или лучше свяжи… блин, надо было случную шлейку захватить. У нас рефлекс: отбрыкиваться от жеребца. И вообще, люблю связывание… Ну давай же!

Раввин вздохнул и осторожно встал на колени перед кобылкой. Почему-то ему пришло в голову, что он выглядит смешно и неуклюже. Но поняшка не дала ему додумать эту мысль: обняв передними ногами за шею, она притянула его к себе. Пришлось подчиниться – хотя, чесгря, Карабас и не сопротивлялся.

– Ву-ув! – Ева издала низкий страстный звук и подставила шею для поцелуев. Прошлой ночью выяснилось, что на шее поняшки есть несколько чувствительных местечек. Особенно под подбородком: там имелось крошечное белое пятнышко, прикосновения к которому заводили Еву очень сильно. Карабас этим тут же и воспользовался. Поняша не осталась в долгу, выгнувшись и прижавшись к нему бёдрами.

В Карабасьей голове серебряной рыбкой промелькнули заветные слова «и всё заверте…» – но мысль оборвалась, не закончившись: стало не до того.

– Фффууух, – наконец сказал раввин, осторожно снимая с себя поняшу. Как это он оказался на спине, а она – наверху, Карабас не помнил. Как и того, сколько прошло времени. Но, судя по косым лучам солнца, пробивающимся сквозь щели в досках, прошло его немало.

Тело подавало противоречивые сигналы: хотелось одновременно петь, жрать и спать. Спать хотелось больше. Раввин зевнул и перевернулся на бочок.

– Ну во-от… А поговори-ить? – капризно сказала Ева, водя кончиком уха по плечу любовника.

– Post coitum omne animal triste est, – пробормотал раввин себе под нос, – sive gallus et mulier. [24] Post coitum omne animal triste est sive gallus et mulier. – «После полового акта все животные печальны, кроме петуха и женщины». Изречение приписывается Галену, но некоторые идут дальше и возводят его к какому-то псевдоаристотелевскому сочинению. Автор считает это мнение слишком категоричным. Некоторые женщины после секса выглядят безрадостно, по множеству самых разных причин. То же самое можно сказать и о петухах, особенно опущенных по беспределу.

Ева не поняла ни слова и поэтому принялась осторожно покусывать раввину уши. Точнее, это ей казалось, что она покусывает их осторожно. Карабас закрылся ладонями, и тогда кобылка принялась за его локти.

– Ну дай поспать-то, – попросил наконец раввин.

– А я что делать буду? – возмутилась рыжуха. – И вообще, ты мне вчера обещал!

– Оооооууу, – зевнул раввин во весь рот. – Что обещал-то?

– А чего ты спрашиваешь? Ты же меня насквозь видишь, – Ева приобиделась.

– Это до-о-олго, давай потом, – попытался отнекаться Карабас, которому очень хотелось вздремнуть.