Ирина Валерина - Когда Шива уснёт [СИ]

Эвика согласно кивнула. Она уже и сама поняла, что случайно разрушила атмосферу праздника, только вот слово — не воробей.

На улице, украшенной к Рождеству, было шумно и весело, но через пару кварталов стало потише, и Павел, прижимая левую руку Эви к себе, заговорил:

— Эвика… дело в том, что год назад у тебя случился какой-то странный роман, после которого ты отбыла с женихом в неизвестном направлении… Его никто не видел, твоя мать даже не может вспомнить, как его звали и чем он занимался. Как я понял, они общались по телефону и обменивались мейлами, но после недавней вирусной атаки почтовый сервер потерял многие мейлы, и Магдины в том числе. Так что никаких свидетельств об этом человеке не сохранилось. Тёмная лошадка, мягко говоря. Магда утверждает, что после разговора с ним прониклась таким доверием, что благословила вас на брак заочно и за целый год ни разу не озаботилась твоим отсутствием.

Павел украдкой бросил взгляд на Эви. Она шла, глядя прямо перед собой, между бровей залегла озабоченная складка. Казалось, она пыталась что-то понять, вспомнить, но осознание ускользало.

Внезапно она резко повернула голову и посмотрела Павлу в глаза.

— И что было дальше? Я уехала с ним?

Крал кивнул и поёжился. Ветер набирал силу, задувал под лёгкое кашне, ерошил волосы.

— Судя по всему, уехала. И то, что с тобой произошло там, куда он тебя увёз, стало для тебя ударом. Как следствие, амнезия.

Эвика передёрнула плечами — похоже, тоже начала зябнуть. Или же не хотела с чем-то соглашаться?..

Павел продолжил:

— Мне крайне не нравится, что он с лёгкостью очаровал твою мать посредством пары-тройки мейлов и одной беседой. Магда женщина прагматичная, рассудительная, и не похожа на простофилю…

Эвика перебила его:

— Ты хочешь сказать, что на простофилю похожа я, да? — Павел не успел опровергнуть её утверждение, как она продолжила: — Возможно, имеет смысл допустить, что он в самом деле хороший человек и произвёл впечатление на маму?

Крал нахмурился:

— Эви, во-первых, я не считаю тебя простофилей. Ты умная и развитая женщина, это не нуждается в доказательствах. Во-вторых, я склонен думать, что твой… жених, — Павел поймал себя на том, что произнёс это слово излишне жёлчно, — владел некими психотехниками, в частности, гипнозом и модным нынче нейролингвистическим программированием. Поверь моему опыту, всё это не хихоньки, а серьёзнейшие инструменты влияния на людей.

Отчего-то рассердившись, Эвика вырвала руку и, засунув кулаки в карманы, пошла немного быстрее. Павел в два шага нагнал её, зашёл вперёд и встал напротив. Эви вынужденно остановилась.

Павел кашлянул.

— Посмотри на меня, пожалуйста. Что случилось? Что-то не так, почему ты сердишься?

Эви бросила на него косой взгляд и опустила глаза в землю, всматриваясь в мостовую с таким тщанием, словно намеревалась обнаружить там подснежники. Чертя носком сапожка полукруг на заснеженном тротуаре, она глухо проговорила:

— В твоей версии всё не так. Я не знаю ничего, не помню, но чувствую, что ты ошибаешься.

Павел почувствовал себя уязвлённым. Внезапная закрытость, а сейчас ещё и враждебность Эви неприятно его задели, а выпитое за ужином вино не позволило удержаться в роли понимающего психотерапевта. В конце концов, он был практически уверен, что у них получится что-то серьёзное, всё к тому шло — и вдруг такая резкая перемена!

Он саркастически усмехнулся:

— Хорошо, я ошибаюсь, а ты права! Всё у вас было прекрасно, и вы купались во взаимной любви. Отлично, пусть так! Но учти, что от счастья теряют голову, но не память. С тобой произошло что-то из ряда вон выходящее, тяжелейшая психическая травма, с которой не справились защитные фильтры. Ты попала в беду, Эви!

Ответом было молчание и очередной ироничный взгляд. Он едва подавил желание взять её за локти и встряхнуть как следует.

— В беду, говоришь? Но что со мной могло произойти — вот она я, живая, невредимая. У меня ничего не украли, всё имущество на месте. Меня не разобрали на органы, не продали в сексуальное рабство — ведь в этом случае остались бы следы, согласен? Что он мог от меня хотеть, чтобы похищать, да ещё и гипнотизировать перед этим?!

Крал вскипел. Её упрямство, её неприязнь и насмешка больно ударили по самолюбию.

— Что хотел? Что хотел?! Ребёнка, например! Ты знаешь, что ты рожала? Не знаешь. А ты — рожала. Следы, как ты говоришь, в наличии — результаты медобследования. Так где он, твой ребёнок, а?! Где он, Эви?!

Павел говорил и понимал, что совершает непоправимое, но остановиться уже не мог. Эви, застыв столбом, точно жена Лота, тоже узнавшая недопустимое, смотрела на него во все глаза. В лице её, и без того бледном, не было ни кровинки. Крал в отчаянии стукнул кулаком по фонарному столбу:

— Чёрт!!

Словно в насмешку, с резким порывом ветра в лицо Павлу полетела пригоршня снежной крупы, снег забился за шиворот. Он не стал его вытряхивать, просто стоял, смотрел на Эви и ощущал, как по шее и по спине текут холодные струйки растаявшего снега. Эви, стряхнув оцепенение, медленно провела рукой по волосам и криво усмехнулась.

— Я… пойду, пожалуй. Спасибо тебе за всё.

Павел, уже осознавший, что между ними в одночасье выросла непреодолимая стена, только и спросил:

— Куда ты пойдёшь, Эви?

Она неловко взмахнула сумочкой и бросила через плечо:

— Домой, куда же ещё? Хватит с меня ваших восстановительных курсов. Хватит хозяйничать в моей голове. Я сама знаю, что мне нужно. Не звоните мне больше, доктор Крал.

Павел с силой вдавил кулак в раскрытую ладонь, словно желая раздавить ту часть себя, которую оказался не способен контролировать. Остановить Эвику силой означало убить гипотетическую возможность наладить былое доверие. Однако и отпускать её одну было непозволительно. Положим, до Праги недалеко, и такси она найдёт. Но что будет делать одна в пустом доме, какую реакцию выдаст на его слова о ребёнке? Он стоял и смотрел, как она уходила, ставя ступни одну перед другой в каком-то чётком и только ей слышимом ритме, и впервые не знал, как поступить.

И тут его осенило. Он достал мобильный, набрал нужную комбинацию цифр, откашлялся и дождался, пока ему ответят.

Эви шла, не замечая ни летящего в лицо снега, ни опустевших улиц, ни деревьев, укутанных в праздничную паутину светящихся гирлянд. В голове метрономом звучало «где-твой-ре-бё-нок, где-твой-ре-бё-нок», и это было единственным, что имело смысл. Ответа на вопрос не находилось. Слово «ребёнок» оставалось безликим, не желало обретать образ, имя, пол. Эви пыталась выдохнуть его в ночь, выкричать из себя, вспомнить муки родов, чтобы родить своего ребёнка заново, но в ней не находилось ничего, что вернуло бы память хотя бы о материнском страдании.