Вадим Волобуев - Боги грядущего

Днем и ночью Головня думал об этом. И не находил ответа. И так, и сяк — всюду клин. Оставалось плыть по течению в надежде, что поток куда-нибудь вынесет.

Погода стояла безветренная. Столбы черного дыма, поднимавшиеся над скошенными трубами изб, упирались в набрякшее свинцовое небо. Речная низина отливала серебром, заросли тальника казались присохшей медной накипью на бронзовом блюде. Вершины дальних холмов походили на остроконечные головы великанов, лес стоял безмолвен и недвижим.

Вечера Искра обычно проводила не у родителей, а в женском жилище — там она могла хоть немного отдохнуть от понуканий отца и ворчания мачехи. Женское жилище — поставленные крест-накрест жерди и лесины, прикрытые полосами березовой коры — рядом с прочими строениями выглядело как игриво разодетая девка рядом с насупленными парнями. Стояло оно над косогором, сразу за крайней избой, в которой обитал Жар-Косторез с семьей. Головня шел к жилищу, петляя меж свежих коровьих лепех, раскиданных на всем пространстве становища.

Со стороны реки поднимались бабы с коромыслами, где-то плакал младенец, мычал скот в холодных, насквозь пропахших мочой, хлевах. Из дома вышел Лучина, понес бадью с рыбьими очистками на корм Большому-И-Старому. Возле жилища Отца Огневика пыхтела черным дымом дерновая чадница, в которой томились ровдуги. Рядом с чадницей две собаки с рычанием рвали старый, задубевший на морозе меховик. Чуть поодаль, в загоне, Сполох вытряхивал на грязный снег сено из мешка. Лошади сгрудились вокруг него, тянули длинные морды.

Подходя к женскому жилищу, Головня услышал доносившиеся изнутри звонкий смех и чей-то низкий голос. Нахмурился — кого еще Лед принес? Очередного бродягу? С бродягами загонщики не ладили: слишком часто после их ухода в общине рождались дети, не похожие на своих отцов. Пламяслав говорил: «Общине нужна свежая кровь — без нее род киснет и хиреет». Он говорил это, поглаживая куцую бороду, а в глазах его загорались лукавые искорки. Он говорил: от кузнецов и следопытов не рождаются уроды. Всякий чужак чист перед Огнем.

Вход в жилище был завешен медвежьим пологом, изнутри шел приторный запах копченой рыбы и забродившего моняла.

Головня постоял, прислушиваясь. Потом откинул полог и ступил внутрь.

Так оно и было: возле очага спиной к нему сидел рослый мужик с черными от сажи ладонями, в щегольском тканом нательнике светло-серого цвета. Его волосы, длинные как лошадиная грива, буланой копной топорщились над костяным ободом.

Еще один чужак. Кузнец или следопыт. В общем, бродяга. Все кузнецы — бродяги, лишенные общины. Свежая кровь, как говорил Пламяслав.

Перед чужаком полукругом расселись девки. Их было немного, пяток всего. Головня заметил в потном сумраке жилища Искру и пухленькую Огнеглазку, чуть подальше — двух маленьких дочур покойного Золовика-Короеда и рыжую Горивласу, совсем кроху, родившуюся без отца после праздника Огня, когда Артамоновы соседили с Павлуцкими и Ильиными. Позади девчонок, угнездившись на нарах, чинно восседала старуха Варениха: поглядывала сверху суровым оком, жевала смолу и сплевывала ее в коричневую сморщенную ладонь. Искра и Огнеглазка сучили нить: расщепляли зубами сушеные оленьи жилы и скручивали получившиеся волоконца на бедре, время от времени смачивая их языком.

На огне, прицепленный кожаными жгутами к перекладине под потолком, висел котелок, в котором булькало мутное варево. В липком сером пару болтались копченые хариусы и караси, подвешенные на нитях из конского волоса. Под нарами виднелись берестяные туески и короба с резными завитушками и загогулинами, горшки из черной глины, в углу стояло деревянное изваяние Огня работы Жара-Костореза — высотой до пояса, изжелта-красное, с багровыми зрачками. Дальний закут был перекрыт ровдужным пологом.

Услыхав за спиной шум, чужак обернулся, вскинул мохнатые брови. Был он пятка на два зим старше Головни, бурые сильные пальцы сплетены на скрещенных ногах. Все глаза устремились на вошедшего, и загонщик криво ухмыльнулся, сразу почувствовав себя лишним.

— Каково вечеряете?

— Слава Огню, — улыбнулся чужак. — И ты подсаживайся.

— Искромет нам байки травит, — оживленно сообщила Огнеглазка.

Головня кинул взгляд на Варениху, но та смолчала — знать, улестил ее чем-то чужак, иначе шиш бы он попал сюда. Загонщик опустил на него взор:

— Кузнец, что ли?

— Плавильщик.

Головня опять посмотрел на Варениху.

— Я войду?

Та приподняла пальцем губу, начала ковырять в зубах.

— Войди уж, коли пришел.

Сделав несколько шагов, Головня остановился в поисках свободного места. Плавильщик подвинулся.

— Сигай сюда, друг.

Говор у него был необычный: мягкий, с проглатыванием звуков. Головня такого и не слыхал никогда. Должно быть, из дальних краев прибыл человек.

— Ты голодный, небось? — продолжал Искромет. — А ну-ка, девоньки, что у вас там есть… Метайте сюда.

И сразу несколько рук протянули загонщику туески с сушеной заболонью, толченой рыбой и раскисшим в воде мхом.

— Ты, вроде, из сегодняшних загонщиков? — продолжал Искромет. — Слыхал, вы встретили в тундре колдуна. Лихое дело!

— Лихое, — кивнул Головня, устраиваясь рядом с ним.

— От колдуна, говорят, хорошее средство — это вещь древних, — поучал плавильщик. — У меня-то, понятно, их нет, я с мерзостью дела не имею, но слухи по тайге бродят…

— Искромет зовет их артефактами, — вставила Искра, вся сияя от восторга.

Артефактами, значит, подумал Головня, с каким-то ожесточением смакуя про себя незнакомое слово. Поглядим, что тут за артефакты.

Он взял у девок толченку и моняло, начал жадно жевать, исподлобья поглядывая на Варениху. Как же она впустила этого Искромета? Немыслимо, невероятно.

— Да и ни к чему они мне, — продолжал чужак. — Я знаю средство повернее. Такое, что ни одна зараза не пристанет.

— Какое? Какое? — загалдели девки.

— А такое: возьмите три сосновых шишки да суньте их на ночь под сани. И идите на боковую. Но спать нельзя! Если пролежите так до утра, никакой демон, будь он хоть сам Лед, не будет вам страшен.

— И все? — недоверчиво спросила Горивласа.

— Нет, не все. Надо еще за всю ночь ни разу подумать о зайце. Если подумаете хоть раз, все насмарку. Такие дела.

Девки переглянулись. Варениха подозрительно приподняла мохнатое веко.

Чужак повернулся к Головне.

— А еще слыхал, от вас старик в мертвое место ушел. Недобрый это знак. Совсем недобрый.

— Куда уж хуже, — буркнул Головня. — И так уже на одной заболони сидим.

— Знать, прогневался на вас Огонь.

— Выходит, что так.

Плавильщик осторожно глянул на него, моргнул — будто тень взмахнула крылом в глазах.