Вадим Волобуев - Боги грядущего

Головня протиснулся вперед, обежал глазами собравшихся. В толпе не было ни Светозара, ни Огонька, ни матери его Ярки — видать, ушли к Отцу Огневику советоваться, как бы еще нагадить вождю. Зато здесь была Огнеглазка, дочка Светозара. А рядом с ней — Искра, отрасль рыбака Сияна. Подружки стояли почти напротив Головни, не замечая его — обе завороженно следили за оленем. Искра все-таки перехватила взгляд родича, подняла на него глаза и улыбнулась. Загонщик пробрался к ней, шепнул:

— Ты жди. Приду к тебе сегодня.

Она чуть заметно кивнула, делая вид, что продолжает наблюдать за оленем.

— Ну давай.

— Ей-богу приду! — пообещал Головня.

Огнеглазка вдруг заверещала:

— Встает, встает! Искорка, гляди!

Большой-И-Старый действительно сумел утвердиться на дрожащих ногах и теперь громко сопел, покачивая рогами, будто довольный своим достижением. Родичи подались назад, перешептываясь:

— Попотеть придется… Сильный зверь.

— Рога бы отрезать… Насадит еще…

— Жилистый. Выносливый.

— Собак не пускать. Разорвут в клочья…

— Три пятка дней его кормить, пока дозреет…

Большой-И-Старый постоял немного, прядая ушами, пофыркал, хрустя копытами по снегу, и вдруг рванулся прочь, едва не сшибив Сполоха. Цепь, загремев, натянулась, как потяг, дернула его обратно, и олень, взревев, рухнул на снег. Люди выдохнули в едином порыве.

Олень бился как рыба в сетях, мотал головой, пытаясь сбросить ошейник, скреб копытом по обнажившейся мерзлой земле, но цепь держала крепко. По толпе прокатился смешок: ишь как его корчит, Ледовое отродье — хочет Огненных чад без мяса оставить, бесова душа. Не по нраву ему, стало быть, что Огонь снова торжествует. Злобится рогатый. Ничего, скоро присмиреет…

Головня постоял немного, наблюдая за тщетными потугами зверя, и, легонько похлопав Искру по спине, направился в мужское жилище. Надо было отоспаться после трудного пути. Он сделал свое дело и теперь имел право на отдых. Пусть Отец Огневик пугает всех скверной, пусть ярится на вождя, стращая его карами Огненными — Большой-И-Старый уже здесь, и этого не изменить, как бы ни злился старик.

Мужское жилище находилось на самой опушке, нарочно вынесенное на отшиб, чтобы парни по ночам не бегали к девкам. Предосторожность напрасная — бегали все равно, а бывало, что и девки к парням заглядывали, смеясь над строгостью Отца. Жилище было без углов, продолговатое, выстроенное из сосновых бревен и брусьев, со всех сторон обложенное дерном.

Внутри было темно и вонюче. На истертых прокисших шкурах валялись обглоданные кости, разбитые черепки, под ногами хрустел песок и высохшая рыбья чешуя. В полумраке терялись два очага с деревянными шестками, набитыми глиной. Слева, возле входа, угадывались очертания больших и малых котлов. Вдоль стен шли нары, тоже прикрытые шкурами. В жилище было морозно, Головня пробрался ощупью к нарам и брякнулся на них, не снимая ходунков. Но едва закрыл глаза, услышал вкрадчивый голос:

— Слышь Головня, а ты там в мертвом месте-то ничего не находил? А то махнемся не глядя, а? У меня две железячки есть — почти не ржавые! — и кривая штуковина. Гибкая как ветка. Я пробовал. Меняемся?

Головня вздрогнул, поднял веки. Разглядел в полумраке белобрысого лопотуна Лучину. Тот сидел рядом с ним, подогнув под себя ноги, и всматривался жадным взором в лицо загонщика.

— Меняемся, а?

Головню взяла досада. Неужто Сполох уже успел растрепать? Гребаный болтун. По башке бы ему… Хотя нет, едва ли. Сполох — товарищ верный, не разболтает. Понятно же: наобум явился Лучина — услыхал россказни про мертвое место и приперся. Знай он, что у Головни есть «льдинка», мигом бы разнес по общине. «Льдинка» — вещь завидная, редкая, иной ее за всю жизнь не встретит.

— Нет у меня ничего, проваливай.

Лучина огорчился.

— Так уж и ничего? Ну хотя б крохотной вещицы, а? Ты же был в мертвом месте… А я для тебя что хочешь сделаю. Вот хочешь, новые ходуны сварганю? У тебя, я гляжу, совсем старые, прохудились.

— Иди отсюда, пока в зуб не получил.

Выгнав назойливого просителя, Головня на всякий случай сунул руку в мешочек из горностаевого меха, подшитого изнутри к меховику (подарок Искры), проверил, на месте ли находка. Пальцы ощутили знакомую шершавость окаменевшей земли, скользнули по гладкой поверхности. На месте. Надо будут спрятать ее куда-нибудь, пока родичи не наткнулись. Найдут — плохо ему будет. Отец Огневик живьем сожрет. Старику только дай волю — выкинет из общины все реликвии до последней. Не успокоится, пока не избавит родичей от «скверны».

С этой мыслью Головня и задремал.

Он хорошо помнил слова признания, высказанные когда-то дочке рыбака Сияна: «Прилепись ко мне, не пожалеешь». Искра засмеялась, удивленная и польщенная, отвечала с улыбкой: «Как же прилепиться, когда грех это? Кто с родичем сойдется, тот отвержен навек. Сам знаешь». Головня заскрипел зубами. «А Светлик? Его жена была из нашего рода! А Хворост? Он взял в жены двоюродную сестру! А Горяч?». Искра опустила взор, затрепетала длинными ресницами. «Ишь ты, прыткий какой. Думаешь, подошел и сразу взял? Ты поборись сначала. Охочих-то много». «Уж я расстараюсь, — возликовал Головня. — Со мной не пропадешь». И она ответила ему лукавой улыбкой. Эту улыбку Головня потом носил в себе, как незримый оберег.

Вечером, отоспавшись после загона, он пошел к ней. Жила она вместе с отцом и мачехой в срубе у старой рассохшейся сосны, и жила несчастливо. У мачехи было двое собственных детей, совсем маленьких, в которых она души не чаяла, а отец о дочери вспоминал лишь когда надо было заштопать меховик, принести воды или подоить коров. Ласкового слова от него Искра не слышала — батя будто мстил ей за мать, так и не сподобившуюся на сына. Мечтал сбыть дочь поскорее, выдать ее за кого-нибудь из Ильиных или Павлуцких, как уже выдал двух старших сестер, и выбросить из памяти. По слухам, не раз уже он заговаривал с Отцом Огневиком насчет сватовства. Старик, вроде, обещал похлопотать. Дело было за малым: найти жениха, который согласился бы дать за Искру хороший выход. Головне нужно было торопиться.

По правде говоря, он не представлял, как сумеет добиться своего. Все было против него: и обычай, и судьба, и время. Родители умерли, когда ему не исполнилось и двух пятков зим, а без родителей кто похлопочет за сына? Кто наберет выход, чтобы дать отцу невесты? Кто сосватает отпрыска? Другим сиротам пособляла община, собирала вскладчину подарки, отправляла сватов, уговаривалась о дне торжества. Отцы съезжались, говорили красивые речи, загонщики устраивали лошадиные бега, девки плясали до упаду. Но то — другим, не ему. Ежели придет он к Отцу и скажет: «Отче, хочу жениться на Искре, дочке Сияна-рыбака. Дай свое благословение», тот посмотрит на него как на безумца и ответит: «Да ты не рехнулся ли, малый? Забыл, что брачеваться со своими — мерзость для Огня? Иди себе подобру-поздорову». Как тут извернуться? Как пойти наперекор обычаю? Вопрос!