Вадим Волобуев - Боги грядущего

Вождь опять ударил пятками кобылу, присвистнул лихо, радуясь подмоге — забыл даже на мгновение, что рядом лежит средоточие Ледовой скверны. Снова припустил за удирающим стадом, пригнувшись к лошадиной гриве — чтобы ветер не бил в лицо, а обтекал, точно вода — покатый камень. Он мчался, забыв обо всем на свете, упоенный знакомым делом, для которого был предназначен судьбой. Наконец-то, после стольких дней тщетных блужданий, он оказался в своей стихии.

А небо неумолимо мрачнело и уже сыпало мелким снежком, точно предупреждало загонщиков: не ходите — хуже будет. Глаз Огня, и без того едва видимый сквозь вечную пелену дымных демонов, совсем пропал, оставив людей один на один со Льдом. Но вождь не видел этого. Не видел он и того, что Светозар вдруг остановился и начал заворачивать лошадь, махая остальным рукой: «Нзд! Нт пт!». И Огонек, заметив это, с испугом заорал товарищам: «Стойте! Дальше нельзя!».

Ничего этого вождь не видел и не слышал. Раскрутив петлю, он что есть силы метнул ее в лохматого темно-серого самца с двумя прямыми как жерди, длинными рогами. Петля зацепилась за рога, оленя дернуло назад, а вождя выбросило из седла. Грохнувшись лицом в снег, он сплюнул пресную жижу, выступившую на языке, и быстро поднялся на одно колено, уперев другую ногу в землю. Олень яростно бился в петле, волоча загонщика за собой.

— Светозар, Сполох, вяжите ему ноги! Лед вас побери, быстрее!

Он хрипел и ругался, сражаясь с оленем, а зверь рвал сыромятную кожу, бил копытами землю, фыркал и мотал головой. Вскочив на ноги, вождь медленно тянул его к себе. Тут подоспели Головня и Сполох. Соскочив с лошадей, они подбежали к зверю, Головня схватил его за рога, а сын вождя повалил оленя на снег.

— Вяжу! — крикнул он, затягивая кожаный узел вокруг передних ног Большого-И-Старого.

Подъехал Пламяслав, весь в пару, тоже слез с лошади, начал связывать зверю задние ноги.

— Где остальные? — рявкнул вождь, вытирая пот со лба.

Он отпустил петлю, подошел к добыче.

— Струсили, — откликнулся со злобой Сполох. — Зассали, чтоб им провалиться.

— Дристуны проклятые…

Вождь огляделся: в запале погони он и не заметил, что заехал в мертвое место. Со всех сторон его окружали холмы с торчащими из них обломками каменных стен и ржавыми прутьями. Сверху на все это безучастно взирало суровое темно-серое небо. Тут и там виднелись следы всякой живности: зайцев, песцов, евражек. Ложбина между холмами была вытоптана копытами оленей.

Вот, значит, какое оно, мертвое место.

Вождь опустил глаза на зверя: тот лежал на взрыхленном грязном снегу, бока его подрагивали, ноги, связанные жгутами, скребли по земле, чертя глубокие борозды.

Старик встал перед зверем на колени, сложил молитвенно руки:

— Прости нас, великий, что творим насилие над тобой. Но ты пожил свое и готов соединиться с Огнем. Мы же заберем твою плоть. Каждый общинник воздаст тебе хвалу за то, что ты позволил нам утолить голод. Благодарим тебя, Большой-И-Старый, за твою милость к нам.

И сразу вспомнились Головне слова старика, которые он твердил на все лады: «Где Большой-И-Старый, там духи смерти».

— Ты от Льда, я от Огня… — прошептал загонщик. — Прочь, прочь, прочь… Уйдите, демоны злые…

Вождь погладил пышные усы, сказал с нарочитой бодростью:

— Пусть Отец Огневик отмаливает этого зверя, мы свое дело сделали. А эти бздуны, заячьи души… — он задохнулся от ярости, не находя слов, и закончил: — Пусть пеняют на себя. — Затем повернулся к сыну. — Слетай-ка за нартами, Сполох.

— В один миг, отец.

Вождь спросил Пламяслава:

— Где там твое средство от скверны? Самое время.

Старик вздохнул, подняв лицо к небу, прикрыл глаза и зашептал что-то. На бескровных губах стали набухать и лопаться, как весенний снег, маленькие пузырьки слюны. Пальцы его задрожали, и весь он стал как будто бесплотным, превратившись в тень. Затем поднялся, закряхтев, сделал шаг от поверженного зверя и покачнулся, словно встретил порыв ветра. Совладав с накатившей слабостью, расправил плечи и двинулся прочь от загонщиков. Родичи молчали, глядя ему в спину. Каждый хотел крикнуть: «Ты куда? Ошалел? Здесь же смерть», но крик этот, барахтаясь в груди, глох где-то в горле, не прорываясь наружу, ибо все вдруг поняли: старик отдавал себя Льду. Он спасал товарищей от скверны, жертвуя собой.

Полные благоговения и трепета, загонщики смотрели, как Пламяслав уходит все дальше и дальше, торя себе тропу в снегу. Казалось, вместе с ним уходит живая память общины, связь с усопшими предками, отгоревшее прошлое. Он, этот лысый обрюзгший следопыт, учил детвору отличать добро от зла. Он вещал родичам о минувшем и настоящем. Он говорил о многообразии мира. От него, неутомимого разведчика, общинники узнали о далеких краях, где Огонь сияет с неба, а земли свободны от снега, где бродят говорящие медведи и живут люди с оленьими головами, где растут деревья в два пятка обхватов, задевающие кронами облака.

В детстве Головня часто убегал к Пламяславу, чтобы не слышать постоянных ссор родителей. Он спрашивал старика: почему Отец Огневик не позволяет людям расходиться, если они не хотят жить друг с другом?

Тот важно отвечал: потому что так велит Огонь — тело к телу, рука к руке. Слепившихся единожды разлучит лишь смерть.

Головня спрашивал: отчего зима сменяет лето, а лето — зиму? Старик объяснял: летом Огонь подступает близко, и темные духи прячутся под землей, унося холод. А зимой Огонь, устав греть, возвращается на верхнее небо, и демоны вылазят на поверхность, воя от восторга — так приходит стужа.

А еще старик говорил о прошлом. О том безмерно далеком и потерянном прошлом, которое не застали ни деды, ни прадеды. Он говорил: «Жизнь тогда была легка и привольна. Всего было вдоволь: еды и тепла. Огонь свободно сиял с небес и был так ярок, что нельзя было глядеть на него, не сощурившись. Люди тогда не кочевали с места на место, а жили огромными скопищами, потому что мягкая жирная земля питала их. Большая вода была далеко на полуночи, а не подступала к нам с севера и запада, как сейчас. Повсюду росли леса, полные зверья и птиц, а лето тогда длилось столько же, сколько и зима, ибо Огонь и Лед находились в равновесии. День тогда был светел, как самое сильное пламя, а ночь темна, как глубокая яма. Дивное, чудесное время! Время древних людей».

Мнилось, что Пламяслав вечен: рожденный в начале времен, он покинет этот мир лишь с концом света. Но он уходил сейчас, и словно что-то ломалось в порядке вещей, что-то неуловимо рушилось без остатка. Он брел сквозь сугробы, не оглядываясь, а загонщики смотрели ему вслед, боясь вздохнуть. Так и смотрели, пока он не пропал в колкой дымке изморози.

И тут же, словно по незримому знаку, серая пелена на небе истончилась, прорезалась молочными жилками, начала истаивать. Казалось, еще немного, и Огонь порвал бы ее, сжег Своими лучами, воссиял в торжестве и славе. Но прихвостни Льда были еще сильны. Вместо ослепительного пламени люди узрели лишь бледное блюдце, едва проступившее сквозь пыльную завесу. Огонь провожал последним взглядом свое чадо.