Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

— Я тут! — чуть слышно шепнул я, и почувствовал, как шевельнулись мои губы, с выступающей верхней. Даже не то, чтобы почувствовал, а услышал это, вроде под тонкой моей кожей в такт мерцающему кончику луча забились все мельчайшие, нервные окончания.

И подчиняясь этому биению, я уже много громче закричал:

— Тут! Тут я! Левее! Левее! — А после, когда закругленный кончик, не нащупав меня, стал очерчивать очередной круг и вовсе панически заорал, — тут! Я, тут! Тут!

Теперь только осознавая, что и сам проблеск света, и бесконечное жерло черной пропасти, и этот луч пришли из мира Лины, с планеты Радуга. Кричать мне, однако, пришлось долго, то ли потому как я был далеко от самого луча и трубы, то ли потому как кричал не то, что было нужно в таком случае. Поэтому какое-то время спустя я смолк, и уставился с каким-то обреченным видом на луч, не понимая, что нужно сделать, дабы меня разыскали.

— Я здесь, хочу к Лине, моей Линочке, — сказал я и голос мой ранее всегда звучавший, как мужественно-сильный затрепетал, сделавшись мягким, понурым, точно потерявшим и последнюю надежду соприкоснуться с той, о которой все это время мучительно думал. И лишь я высказал свои желания просьбой, как луч мгновенно дернулся вперед и прицельно ударил меня в лоб, отчего враз сомкнулся рот и, похоже, веки. Впрочем, я продолжал видеть и через кожные складки, как меня! душу, личность, нейронные связи мозга, а может всего-навсего единственную мысль дернул луч на себя, и сам неизменно втягиваясь в глубины черной трубы.

Еще не более доли секунды, уж таким это было время коротким, хотя и ощутимым, и я увидел себя в виде белого сетчатого плетения, подобного паутине паука, где тонкие нити образовывали спирали, зигзаги и даже кресты, а на самих стыках поблескивали, слегка пульсируя синие огоньки. Сейчас почему-то не было передачи нейронных связей от электрически возбудимых клеток, призванных обрабатывать и передавать информацию на поверхность паутины. Однако я знал, что колыхание этого сетчатого покрывала является отпечатком или оттиском моего мозга, личности, души, словом того, что отвечало за мои желания, хранило память, чувства.

Луч же, как, оказалось, уцепился за центр сего паутинчатого оттиска, за чуть выступающую синюю клетку, мерцающую подобно искре и повлек вслед за собой в черную трубу, порой передавая ее безжизненному и будто бесконечному жерлу белые всплески теней. Полет, того самого, что составляло взаимосвязанные нервные клетки и их отростки, отпечатавшиеся на полотнище паутины, происходил столь стремительно, что я едва и заметил, как неожиданно и очень мощно воткнулся в сияющую радужными переливами овальную массу, покрытую глубокими бороздами и извилинами. Чудилось, нарисовавшееся тело, изнутри чуть подсвечивали тонкие, глубокие морщинки, ложбинки пускающие густой алый цвет в местах стыка самих извилин.

Лишь немного погодя я понял, что вижу перед собой человеческий мозг, точно разгоревшийся в яркости маяк, противоположный моим голубым огням-нейронам. И немедля испытал острую боль, потому как резко вошел, вплыл в само полотнище связей, однозначно, тем ударом подмяв и обесточив на время алые нейроны. А миг спустя я ощутил знакомый и столь дорогой мне запах, напитанный сладостью распустившихся цветов, свежестью и необычайным пряным ароматом, напоминающим горько-миндальный, терпкий вкус…

Запах любимой женщины, моей девочки, Лины.

И в тот же миг мои ноги, руки конвульсивно дернулись, по позвоночнику снизу вверх прокатилась острая зябь, выплеснувшаяся ощутимым жаром в голову, которая махом сменилась на тянущее состояние, сдвигая вверх веки и открывая перед взором густую черно-синюю даль небосвода.

Это было ночное небо, точно напитанное синью цвета, а потому и придающего черному бархату его покрова лиловые полутона. Впрочем, часть этого необычайно растянутого по длине и ширине небесного купола имела оттеночный фон голубо-розового, который пролегал по обе стороны от узкой слабо светящейся полосы туманного света. На вроде дуги та белесая, словно собранная из миллиарда небесных тел, полоса света охватывала весь небосвод, растягиваясь по его поверхности и входя в горизонт недалеко от ярчайшей звезды, мешающей в себе зеленые, красные и даже синие проблески сияния. Множественность крупиц — звезд, точек — планет по окоему самой полосы света и на всем оставшемся небе полностью воспроизводило небосвод планеты Земля. Кажется, никогда толком мной не наблюдаемый, однако, знакомый с детства. Такой, каким я видел его не раз в августе в средней полосе России, вдали от городской суеты, поражающий взгляд бледно-розовыми туманностями света вблизи от звезды Сириус.

— Лина, тебе, что-то привиделось? — прозвучал возле меня басистый голос, напитанный бархатным тембром, и, услышав его, я тягостно вздрогнул.

А секундой спустя ночное приволье неба, над лежащим на спине мной, заслонило лицо Беловука. Я его узнал, как-то и вовсе разом, хотя сам голос соотнес к нему несколько позднее. Точно мой мозг (или только мозг Лины) сначала воспринял картинку, лишь потом звуки.

Звуки.

Голос Беловука звучащий низко с раскатистым бархатистым тембром, схожий с нависающим небосводом, словно переплетался с посвистывающим стрекотом сверчка, дополняясь «ке-вюю, ке-вюю» какой-то птахи, и раскатистым кваканьем лягушек.

Лицо его теперь начерталось много четче, а голова полностью загородила собой небесный купол. И я смог лицезреть вблизи крупные черты лица мужчины. Раздвоенный надвое подбородок, мощные, выступающие скулы и нижнюю челюсть. Узкий нос с плоской спинкой, большой рот с блестящими красными губами и удлиненной формы глаза, где зеленая радужка имела всплески коричневого цвета, тем словно связывая его со мной и, одновременно, указывала на него, как на человека ответственного и властного, идущего собственными качествами в противовес мне. А кудрявые, короткие, светло-русые волосы и смугло-белая кожа с персиковым оттенком, однозначно, делали Беловука более привлекательным, чем я, в глазах Лины.

Я…

Вот, дурь и о чем я, вообще, думаю. Как могу судить за Лину, когда она меня никогда даже не видела в зеркале, не то, чтобы в жизни.

«И слава богу», — дополнил я, подумав, что если Линочка узнала бы меня ближе… Непременно, не пожелала бы дальнейшего общения.

Уж, таким теперь я себе представлялся ущербным…

— Нет, все нормально, — отозвался я на вопрос мужчины и широко улыбнулся, радуясь тому, что сейчас могу соприкоснуться с моей девочкой. — Очень красивое небо, Беловук, — дополнил я и сам, поражаясь красоте и близости стоящего надо мной небесного купола. Красоту, которого я стал ощущать совсем недавно, словно с чувствами к Лине приобрел иные нравственные начала, понятия и воззрения. Теперь и опять внезапно осознав, что раньше не замечал эти краски, не наблюдал всей этой игры дневного или ночного света, и с тем не умел радоваться простому и изначально вечному, тому, что было создано задолго до теории эволюции… задолго до религии.