Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

— Красивое, — повторил вслед за мной Беловук, и, отстранившись вправо, вероятно, прилег рядом. Вероятно, потому как мгновенно пропало наблюдение его лица, а передо мной начертался простор небес, будто растянутых в созерцании видимого окоема. — Естественно, дорогая моя, небо всегда чудесно в своей неподражаемой глубине. Посмотри, как сегодня хорошо виден Млечный Путь, Галактика, в которой и находится наша система Усил, наша планета Радуга. Вот ведь, интересно, дорогая, о чем думает человек, которой сейчас находится, где-то в миллионах, световых лет от нас. В какой-то иной системе, планете. Интересно, чем он живет, о чем мечтает, кого любит.

— Он никого не любит кроме себя, — враз откликнулся я, словно в словах этого светлого юноши и моего соперника, внезапно почерпнул для себя всю глубину его чистоты, одновременно, ощутив собственную низость, мелочность ранее испытанных желаний, связанных не только с влечением к Лине, но и, обобщенно, потребностей.

— Что, дорогая, ты сказала? — переспросил мужчина и я даже его не видя, ощутил, как он слегка подался вверх с земли, видимо, прежде возлежа на ней спиной и головой, а теперь приподняв верхнюю часть корпуса, и опершись локтями.

Я молчал какое-то время, тяжело переваривая и сам видимый небосвод с узкой слабо светящейся полосой туманного света, и только, что услышанное от Беловука название их Галактики, не понимая, почему оно в точности повторяет название нашей, а потом, отвлекаясь на собственные переживания, сказал:

— Мне кажется, что тот, который смотрит сейчас в это небо, только, где-то в ином месте в миллионах, световых лет от нас, любит только себя. Все эти годы он был бездельником, лентяем и хамом. Искал, где бы поменьше поработать, как бы увильнуть от обязанностей и забот. И он никогда не умел ценить заботу, любовь других, а когда напоролся на чувства, весь расклеился, растекся, точно до этого был созданным из бумаги, поэтому не выдержал и малейшей непогоды, мельчайшего дождя, порыва ветра. Можно, конечно, считать, что в этом… В его слабости, немощности повинно общество в котором он вырос. Так как в том мире стремление к увеличению капитала и прибыли рушат всякое равенство и свободу, опуская большую часть людей до состояния покорной толпы и возвышая небольшую кучку над ними, над законом и в целом обществом. В том мире существует единственная ценность, это деньги, и люди там думают только, как выжить. Они очень редко смотрят на небо, любуются звездами, или встречают рассвет, потому к тридцати годам уже не умеют смеяться, радоваться, и ходят мрачнее тучи. Там давно подменили понятия ценности семьи, дружбы, верности, любви. И небеса на той планете сотрясаются не от раскатов грома, а от канонад орудий, и земля густо сдобрена людской кровью, которых не пощадил безжалостный враг, маньяк, бандит. На той планете не живут, лишь существуют. И когда человек умирает, ему в след говорят «отмучился»… Да, можно обвинить в собственной слабости это общество, и, таким образом, снять с себя всякую ответственность за ущербность, но, видимо, пришло время отвечать за поступки. Свои поступки! — и вовсе торжественно дополнил я и смолк.

Всю эту речь я произнес на одном дыхании, даже не заметив как в итоговой ее части стал говорить от своего лица, поэтому так резко прервался, никоим образом не желая подводить Лину. Впрочем, не в силах сдержаться, я точно выплеснул в сказанном так долго накапливаемое раздражение на себя, общество, где живу, и невозможность быть рядом с тем, кто оказался мне столь дорог.

— Неужели так можно жить? — чуть слышно спросил Беловук, видимо, тоже не заметив проявленной мною в разговоре оплошности.

— Жить, — следом повторил я, теперь совсем досадуя на себя, потому и горько выдохнул. — Люди многое могут, в том числе и так жить, — дополнил я, осознавая разумность мною высказанного, и теперь глубоко вздохнул, подпев тем, похожим на всхлип, звуком стрекоту сверчка, замершему, похоже в шаге от нас. — Они способны не думать о происходящем безумие с ними, с их родными. Способны не замечать, как бывают жестоки в словах, поступках, упиваясь любовью к самому себе, к какой-то безумной идее, мечте, желанию.

Сейчас я сказал, смешав мнение о себе и моем обществе, и подумал, что Беловуку будет сложно меня понять, и тем самым понять Лину. Легкий ветерок колыхнув около меня невысокие, словно шелковистые на ощупь травы, принес на себе кисловато-свежий запах, по-видимому, навеяв его с реки или озера. А потом к скрипу сверчка, переговорам лягушек и все еще оглашающей даль этой местности «ке-вюю, ке-вюю» птахи, добавился и вовсе еле воспринимаемый плеск воды, выкатывающейся на берег не волнами, а всего-навсего малой его зябью. Я медленно поднялся с земли, и сев, огляделся.

Низкая растительность укрывала пространство, уходя на десятки метров вперед. Однако вскоре она переходила в рослые побеги камыша, чуть покачивающего собранными в метелку колосками, пристроенными на верхушках, и еще реже шевеля похрустывающими жесткими листьями, расположившимися внизу стебля и точно стелющихся по земле. Это были не плотные заросли камыша, которые привык видеть я, а вспять того разрозненные, или все же прореженные так, что оставалась возможность подойти к лежащему водоему. Впрочем, они обступали значительное по размаху озеро по всей его окружности, где-то на самой линии горизонта затемняясь встающей полосой леса. Озеро не было широким, оно растягивалось опять же вдоль горизонта, на вроде длинной полосы. Отчего, в сияние белесой дуги, собранной из миллиарда звезд охватывающей небо, хорошо просматривался не только обратный берег, но и строй деревьев растущих на нем, напоминая небольшие вздутия почвы. Слегка посеребренная поверхность воды совсем немного рябила, не столько даже пуская зыбь волнения, сколько просто вздыхая в такт движению метелочек камыша.

В этом месте, точно и не ощущалось времени, так было спокойно. Хотя и не тихо. Сейчас, когда я, поднявшись с земли, сел и вслед за мной также принял сидячее положение Беловук, мой слух уловил множество звуков: смех, музыку, говор людей. Все эти близкие мне по звучанию звуки не то, чтобы заглушали стрекот сверчка, пение лягушек и «ке-вюю, ке-вюю» малой птахи, они шли отдельным фоном, будучи более удаленными по расстоянию. И ведомый этими звуками, я обернулся, увидев позади себя невдалеке небольшой комплекс зданий в сияние света, отделенной полосой высоких деревьев, таким образом, изолирующих дикий природный кусочек местности от цивилизованного мира.

— Это будет твое новое произведение? — отвлекая меня от созерцания приволья земли, спросил мужчина.

Я согнул ноги в коленях, и, подтянув их к себе, обвил руками голени. Лина сейчас была одета в удлиненные, темно-синие шорты, плотно облегающие ее удивительные ножки и льняную, белую рубашку, туникообразную, чей подол дотягивался до колен. Эта рубашка с узкими, длинными рукавами, круглым вырезом и прямым разрезом, заканчивающимся на середине груди, очень походил на покрой русской национальной одежды. А клинообразные вставки расширяющие подол, ромбические ластовицы в области подмышек, собранные у запястья в складки рукава, сдерживаемые широкими кожаными браслетами и вышивка (красными и синими нитями) на вороте, подоле и вовсе делали ее генетически родственной моему народу Земли. Я лишь проскользнул взглядом по одежде Лины, а после пристроил сверху на колени подбородок, тотчас ощутив запах смятой травы смешанный с миндальным ее ароматом. Таким приятным, нежным, совмещающим свежесть и пряность одновременно, и также, как Беловук тихо отозвался: