Анна Алмазная - Я ненавижу таких, как я [СИ]

«Помни о договоре!»

Слова не давали мне покоя. Не в первый раз у меня на глазах убивали, но впервые кто-то из учеников знал больше, чем я. Отличался от меня.

Не заметив коряги, я зацепился за нее и упал, скользнув по песку ладонями. Кожу обожгло болью. Все ученики вдруг остановились, ошеломленно глядя сначала на свои руки, а потом на меня.

— Стой! — крикнул появившийся из ниоткуда человек в черном, доставая из-за пояса оружие.

Я попятился к лесу, ничего не понимая. Убьют? Из-за царапины?

— Стой на месте! — приказал надсмотрщик.

— Сюда! — крикнул кто-то.

Я позволил схватить себя за руку и увлечь с тропинки. Обычно я не доверял другим ученикам, но это утро, кровь на плитках и панический страх, что в меня будут стрелять, убили осторожность.

— Бежим!

За спиной кричали. Выпорхнула из-под ног сорока. Я вновь зацепился за что-то ногой и чуть было не упал. Проводник зло дернул меня за руку, заставляя обрести равновесие.

— Почему помогаешь? — выдохнул я.

— Кто сказал, что я тебе помогаю? — зло ответил он. — Просто не хотел, чтобы нам помешали.

…и бросился на меня.

Я был чуть лучше. Чуть быстрее. Этого «чуть» хватило, чтобы заостренный сук вместо артерии впился в плечо. По телу растеклась горячая боль. Мой мучитель упал в прошлогодние листья, глухо застонал.

Я не понимал, что происходит. Но мое тело и не хотело понимать. Мое тело пинком оттолкнуло от себя двойника и, игнорируя боль, полетело прочь. Я вырвал сучок из плеча, зажал рукой рану, чувствуя, как течет между пальцами горячая кровь. Я несся по разросшемуся ежевичнику, не замечая, как острые шипы расцарапывают ноги. Я слышал сзади крики и хотел только одного — жить.

Силы иссякли вместе с кровью, насквозь пропитавшей спортивную куртку. Тяжело дыша, я упал на колени в папоротники, все так же зажимая рукой рану. Я вдыхал прелый запах листьев, горьковатый — мокрой после дождя земли и видел…

…как на огромное поле опускалось ярко-красное солнце. Начинала золотиться рожь, мелькала в ней синь васильков. Шоколадной, мокрой от росы лентой бежала меж усатых колосков дорожка.

Я закрыл глаза. Я оплетал слова золотом музыки, я пускал их по ветру ароматом растущей за спиной липы. Я записывал на карманный планшет мелодию, прослушивал и изменял вновь, оставаясь недовольным. Мне никак не удавалось передать запутавшегося в колосках солнечного света, сладости запаха липы, свежести зарумянившегося июльского вечера… Мне не удавалось раствориться в волшебстве музыки, заразив и себя, и других очарованием лета… Почему?

— Дэн, — окликнули меня. — Нам пора возвращаться.

— Зануда ты, брат. Не даешь поработать нормально.

Это не мои воспоминания. Точно не мои. А ощущение такое, будто стою на том поле, будто сейчас обернусь и увижу… брата.

Нет у меня брата. И музыку я писать не умею. К сожалению. Зато есть ненавидящий шепот над ухом:

— Значит, это ты…

Я устал бояться и удивляться. Стало почему-то смешно. Еще один, столь похожий на меня, с перекошенным ненавистью лицом. Они так яро меня ненавидят, будто живут только этой ненавистью.

— Это в самом деле ты… чем ты лучше меня?

Он присел рядом. Его холодные, потные пальцы скользнули мне под подбородок, заставив поднять голову. Я встретился с пышущим неприязнью взглядом и тревожно сглотнул.

— Скажи, чем?

Я не ответил. Сказать по правде, я не знал, что отвечать.

— У нас теперь общие воспоминания, а ты все равно не такой как мы. Выпендриваешься.

— А пошел бы ты… — прошипел я.

— Неумно меня посылать. Ведь ты умираешь… Оказывается, я живу пока живешь ты. Оказывается, мне больно, когда больно тебе. Так почему связь только в одну сторону? И почему ты не поймешь, что нам и без тебя жилось неплохо? Почему надо все испортить? Несправедливо!

Справедливо? Я оторвал ладонь от раны и, посмотрев на окровавленные пальцы, засмеялся. Он сошел с ума. Я сошел с ума. Весь мир сошел с ума. Разве нет?

— Я не хочу умирать медленно, — сказал он. — Если уж умереть… то сразу.

А кому нужна твоя жизнь!

Он скользнул рукой за пазуху и вытащил пистолет — точь-в-точь такой, из которого утром застрелили тридцать четвертого.

— Зачем он тебе? — усмехнулся я.

— Теперь они знают, кто ты… — не услышал он вопроса и…

… и прицелился в меня.

— Спрашиваешь, чем я лучше? — я заглянул ему в глаза, чувствуя неожиданный прилив наглости. Ведь бояться можно до определенной степени, а потом уже становится все равно. Мне стало все равно. — Может, тем, что не могу так просто убить раненного, беззащитного человека? А ведь…

… он даже не вздрогнул, будто и не понял, что я ему сказал. Может, и в самом деле не понял? Игнорируя пистолет, я провел пальцами по его щеке, оставляя на коже четыре красных дорожки. Продолжая улыбаться, издевательски замурлыкал. Откуда только слова и мелодия взялись:

Он дернулся, но пистолета не опустил .

— …и тени сожаления нет, — продолжил я, глядя в него, как в кривое зеркало. — А ведь ты смотришь мне в глаза, убиваешь первый раз в жизни, а даже не содрогнешься. Ты вообще знаешь, что такое совесть?

— Я знаю, что не хочу исчезать.

— Исчезнуть может то, что существует, — засмеялся я. — А тебя и не было никогда.

Мальчишка стиснул зубы, на его щеках заиграли желваки. Гневается? А что с того? Я откинулся и, прислонившись спиной к стволу сосны, закрыл глаза.

И в самом деле, чем я лучше? Тем, что сейчас умру? Тем, что мертвых не судят? Или тем, что сдался?

Грянул выстрел, отозвавшись вибрацией в каждой клеточке моего тела. На лицо, на волосы прыснуло что-то горячее, и меня захлестнуло теплой волной облегчение. Все еще не открывая глаз, я истерически засмеялся.

Кто-то обнимал меня за плечи, прижимал к пахнущей потом куртке. Кто-то ласково гладил мои волосы и шептал что-то на ухо, а я все продолжал смеяться. До икоты. До дрожи. До хрипоты в голосе и полной опустошенности внутри.

И тут он почему-то запел…