Анна Алмазная - Я ненавижу таких, как я [СИ]

— Я прошу тебя, Дэн… Ты разумный мальчик…

— Слышать ничего не желаю, — ответил я, вырубая голограмму.

Что за дело мне до политического кризиса? Я панически боялся этого дня. Я хотел, чтобы они все были рядом, как были рядом с Марком, когда он делил свое сознание.

В тот день был настоящий праздник с банкетом, шампанским и дорогими подарками. Марк получил сразу десять новых тел. Тогда было много солнца, семья в полном сборе, а сегодня — хмурящееся небо и едва знакомый водитель рядом. Больше никого. И только и слышишь — «смирись» да «пойми». А если я не могу смириться? Если даже музыка не помогала?

— Проклятый Марк, — едва слышно прошептал я. — Почему тебя нет рядом, когда ты так нужен?

— Мой господин, мы приехали.

С легким шорохом поднялась дверца флаера. Я вышел на уложенную белым камнем площадку и посмотрел в темно-синее небо, на котором то и дело выступали вены молний.

— Кажется, будет гроза, — прошептал я.

Первая в этом году. Когда мы жили в загородном доме, первая гроза была для нас праздником. Марк поднимал меня с кровати даже поздней ночью, и мы выбегали на веранду, посмотреть на стегающий землю дождь, подышать будоражащим кровь запахом озона. Моя первая песня была о грозе. О брате.

Но с тех пор, как Марк разделил сознание, у него появились другие, более важные заботы. Понял ли брат, что я хотел сказать в приглашении? Если понял, то почему его здесь нет?

— Все пройдет идеально, господин, — пытался успокоить меня водитель.

— Спасибо, — ответил я, а про себя подумал, что ничего не пройдет идеально. Но показывать в очередной раз собственную слабость не стал — родители с детства впаривали, что я должен вести себя достойно. Я и вел, хотя внутри все и сжималось от страха.

— Оставайтесь здесь! — приказал я.

Несмотря на мой возраст, ослушаться сына вице-президента водитель не осмелился.

— Все готово? — спросил я, следуя по коридору за человеком в белом халате.

— Нам осталось лишь создать мнемокарту. Вы привезли документы?

Я кивнул, подавая ему регистрационный чип — разрешение родителей и результаты анализов.

— Отлично, — мужчина в халате и вставил чип в гнездо голограметра и показал мне на вторую дверь справа. — Сюда. Устраивайтесь. Я пока все подготовлю.

Я вошел внутрь и передернулся. Устраивайтесь? На пыточном кресле нормально не устроишься. Подоспевший профессор щелкнул кнопками на пульте управления, мое тело зафиксировали твердые, пластиковые ремни.

— Не двигайтесь, — предупредил он.

Я лишь усмехнулся. С такой фиксацией у меня нет выбора — придется не двигаться.

А потом стало не до усмешки. Даже с обезболиванием вхождение игл в позвоночник приятным назовешь вряд ли.

— Дэн, — чужой голос продирался через пелену усталости и облегчения после внезапно отхлынувшей боли.

— Марк… — не открывая глаз ответил я. — Выпусти меня…

— Еще не сейчас. Ты должен досмотреть.

— Марк, я…

— Ты должен сам понять, что натворил.

И вновь с головой накрыла черная волна боли. Провались ты, Марк! Почему я сейчас должен не только смотреть, но и вживаться не в свои воспоминания? Мало мне?

Я уже лет десять присматривал в лаборатории за клонами этого мальчика, но с оригиналом встретился впервые. А ведь действительно их не отличишь. Только на лице мальчика было не то отрешенное, безразличное выражение, к какому я уже давно привык, а живой, человеческий интерес. Такого я, пожалуй, застрелить бы не смог. Это уже человек, все остальные — всего лишь куклы. Хоть и ходят, разговаривают, едят, чему-то учатся, а все же какие-то неживые. И не чувствуют они ничего, не знают вкуса страсти, не понимают красоты, не умеют сочувствовать.

— Я хочу взглянуть на них…

Отказывать причины не было. Если это заставит оригинал почувствовать себя лучше, то почему бы и нет? Мальчику и так пришлось нелегко. Такой день, а рядом никого из родных. Оно и понятно — политики часто любят свой электорат, а про детей забывают.

И все же я надеялся, что клиент сегодня прибудет. Хотя бы для того, чтобы посмотреть на нашу многолетнюю работу или чтобы погордиться столь талантливым сыном. Люди, у которых личностей больше двадцати пяти, рождаются раз в сто лет, а у этого мальчика смотри, чтобы и больше не было.

Мы приготовили биоклонов к распределению сознания еще вчера. Все тридцать три находись в капсулах с питательной жидкостью и на время были неактивны. Очень скоро в такой же капсуле окажется и оригинал.

Мальчик приложил ладони к тонкому стеклу и долгим, вопрошающим взглядом посмотрел на собственного клона, шевеля при этом губами. Он что, поет? Я и не знал, что он умеет петь. Плохо. Клоны должны быть идентичны с оригиналом.

— Он так…

— … похож на вас, — как можно спокойнее объяснил я. — Это нормально. Когда вы разделите создание, вас будет не различить. Это для вашей безопасности, господин.

Судя по живому интересу и промелькнувшему в глазах оригинала удивлению, — ему ничего не объяснили. Впрочем, я и по показателям отчетов догадался — сознание мальчика еще спит. Сейчас это обычный ребенок. Может, чуточку более сообразительный, чуточку более мудрый, чем остальные, но в пределах нормы. Завтра его нормальным назовут вряд ли.

— Он такой как я?

Вопрос меня слегка удивил.

— Внешне да, вы одинаковы, — ровно, как учитель на уроке, ответил я. — Однако внутренне — вы разные. Мы старались, чтобы ваши показатели были идентичны, потому и мучили вас регулярно всевозможными тестами. Но воспоминания у него будут ваши.

— Разве у него нет своих воспоминаний? — искренне удивился оригинал. — Чувств?

А мальчик-то совсем ничего не знает. Впрочем, если родители не рассказали, оно и неудивительно. Есть вещи, которым в школах не учат, которые лежат в папочках «совершенно секретно». А те, кому не надо, уже давно забыли, что клоны пусты и аморальны, потому и отказались в далеком прошлом от идеи создавать из них полноценных людей.

Лишь после изобретения мнемокарт неожиданно отрыли, что некоторые люди обладают так называемым «расширенным сознанием», что их душевным ресурсам тесно в одном теле. Для них и возобновили производство клонов. Одно сознание в множестве тел — нечто, чему завидовала и чего боялась вся планета.

— Своих? — переспросил я, стараясь подобрать слова помягче. — Биоклоны не могут жить сами… у них нет… как бы это сказать. Человечности. Души. Их желания низменны и без вашего сознания они… асоциальны. Как животные. Им необходим строгий, непрерывный контроль. Душой, страстностью их одарите вы.

— Я хочу посмотреть, — повторил мальчик.

— Посмотреть на что?

— Я хочу увидеть его глаза…

А почему бы нет. Биоклоны по природе своей послушны. В нашей лаборатории их всегда делают чуточку больше, чем это необходимо. И лишних регулярно отстреливают на глазах других, чтобы не допустить бунта, показать, что мы делаем со «слабыми». Специальная, проверенная годами методика. Потому и подчиняются они беспрекословно, как собаки.