Бернар Вербер - Отец наших отцов [litres]

Но сквозь поднятый насекомыми шум пробивается хриплое дыхание. Все члены стаи знают: опаснее всего те, кто дышит громче всех. Самый лютый страх вызывают леопарды, чудовищные кошки, внезапно запрыгивающие на ветки и утаскивающие братьев и сестер.

Стая не умеет видеть в темноте, поэтому ощущает себя беспомощной перед этой угрозой. Потому-то ОН и залезает чаще всего как можно выше. Там ему не грозит нападение леопарда.

Все ждут – чего?

Кричит сова. Всех бьет дрожь. Совы – глашатаи торжества ночного народа над дневным. На ЕГО заросшую макушку падает вдруг летучая мышь, маленький кровосос. Недостаток верхних ветвей дерева – такие вот встречи с летучими мышами. Мелкое чешуекрылое запутывается в его шерсти. ОН хватает его, ломает плечевые кости, складывая крылышки, потом длинные пальцы. Получается комок, который ОН отправляет себе в рот. Это тягучая, как смола, еда, зато неплохая на вкус. Ему становится не так страшно. Летучая мышь безнадежно трепыхается между его языком и небом, потом стихает, и влажный язык проталкивает ее дальше в глотку.

На вопрос: «Что лучше – жить, чтобы есть, или есть, чтобы жить?» – летучая мышь ответила бы, наверное, что предпочитает выжить, а не быть съеденной, но отвечать уже поздно.

Стая пытается уснуть, но при этом не теряет бдительность. Все знают, что накопленная за день усталость требует отдыха, но не упускают из виду того, что, унесшись в страну грез, станут уязвимы.

Звук глубокого дыхания все ближе. Это, без сомнения, леопард. Все замирают. Опасность приближается. Инстинкт подсказывает каждому размер леопарда. Нервное дыхание огромной кошки несет две дурные вести: что леопард голоден и что он обнаружил стаю. Некоторые паникуют и лезут на верхние ветки дерева.

ОН побуждает их слезать оттуда, так как ветки слишком тонки, чтобы выдержать вес сразу нескольких; если они сломаются, то вниз упадут сразу все. Но другие насмерть перепуганы. Страх – главная причина всех несчастий. Вокруг НЕГО собралось уже много соплеменников, все жмутся к нему, цепляясь за его ветку, лезут ему на голову, на плечи, под локти.

Происходит неизбежное: ветка ломается, и все падают с дерева, буквально леопарду под нос. Тот немедленно пользуется этой удачей. Ему остается только вспороть лапой живот тому, кто ближе всех, а потом впиться ему в глотку, чтобы спокойно, с расстановкой сожрать.

ОН, не дожидаясь худшего, опять прыгает на дерево. «Уф, на этот раз пронесло», – проносится у него в голове. Неудобство жизни в группе состоит в том, что приходится мириться с глупостью соплеменников.

Трагедия разразилась, она позади, и все облегченно переводят дух. Теперь возможен почти спокойный сон. Ночь забрала то, что ей причиталось.

Они купили билеты в Большую галерею эволюции, оказавшуюся еще внушительнее, чем палеонтологическая экспозиция. Здесь были выставлены мохнатые чучела диких зверей, кожу которых сначала содрали, а потом аккуратно сшили.

На морды зверей были направлены маленькие прожекторы, отчего возникало впечатление, что вся эта фауна была внезапно обездвижена в разгар обычной жизнедеятельности. На первом этаже посетителей встречала длинная неподвижная процессия, вдоль которой следовало пройти в наиболее освещенную часть зала.

– Что скажете, Исидор?

– У него рыльце в пуху.

– Думаете, профессор Конрад убил профессора Аджемьяна?

– Хуже! Он узаконил умерщвление всего этого невинного зверья, помышлявшего только о том, чтобы мирно резвиться у себя в лесу или в саванне. Я уж не говорю о пожизненном заключении, на которое обречены не совершившие ничего дурного обитатели зоопарка.

Но Луреции Немрод хотелось размышлять, а не философствовать.

– Я серьезно, Исидор.

Толстяк-журналист описывал круги вокруг белого медведя с Лабрадора.

– Я тоже серьезно. Лукреция. Если коротко, я не питаю ни малейшего доверия к людям с растительностью на физиономии. Усы или борода непременно что-то скрывают, хотя бы подбородок.

Лукреция сочла это упрощением.

Напротив одного из чучел устроился таксидермист. Чучело, которым он занимался, было сделано из орангутанга, очень похожего на того, что погладил по голове Лукрецию. Специалист заменил ему глаза стеклянными шариками. Потом подшил руку шимпанзе, на которой разошелся шов, показав неприглядную набивку.

Девушка смотрела на возглавлявшего эволюционную процессию слона. Казалось, он ведет всю компанию на Ноев ковчег. Припавший на задние лапы лев с лакированной гривой выглядел угрожающе. Волк и лисица тоже глядели недобро. Скорее всего, всех этих хищников убили во сне, а потом профессионалы постарались придать им грозный вид.

Лукрецию посетила занятная мысль. Люди вовсе не озабочены спасением всего этого зверинца, он ведет их в никуда. С точки зрения людей, у диких животных нет будущего, потому что они не приносят пользы, разве что фигурируют в музеях и демонстрируют детям прошлое. Когда-нибудь животных не станет вовсе.

Казалось, Исидор Каценберг разделяет ее тревогу. Они находились не просто в музейном зале: здесь пахло кладбищем, прославлением сокрушительного главенства человека над остальной природой. Побежденные имели жалкий вид.

– Даже набитые соломой, они сохраняют чуточку души. Чучела – и те способны нам помочь, – заметил спутник Лукреции.

Он смотрел в искусственные глаза зебре, буйволу, газели.

– Вы видели первого человека? – спрашивал он их.

Чучела безмолвствовали.

– Нет, вы расскажите! – не отставал он. – Каким он был? Больной обезьяной-мутантом? Высокоодаренной по воле случая человекообразной обезьяной?

Издали донесся крик. Оба вздрогнули. Голос, без сомнения, принадлежал профессору Конраду. Журналисты бросились на крик.

Тревожный звук донесся из секции приматов.

Там уже собралась небольшая толпа. Репортерам пришлось поработать локтями, суя под нос зевакам свои журналистские удостоверения. Перед одной из клеток лежал на полу бесчувственный профессор Конрад. Бабуины гладили его по голове, пытаясь разбудить. Один воспользовался случаем, чтобы залезть ему в карман и стянуть соленый крекер.

– Кто-нибудь видел, что здесь произошло? – крикнула Лукреция в толпу.

– Я видела, – отозвалась пожилая женщина.

По ее словам, пострадавший в белом халате кормил обезьян. Никто, в том числе он сам, не обращал внимания на примата, превосходившего размером остальных, игравшего в сторонке с соломой.

– Потом этот зверь выпрямился, и я увидела, что он держит какой-то предмет, – рассказала дама, дрожа от этих воспоминаний. – И вовсе не игрушку, а револьвер! Он держал его неуклюже, тем не менее направлял господину в белом халате прямо в висок. Тот так удивился, что застыл с разинутым ртом. Обезьяна крутанула барабан, словно решила поиграть в «русскую рулетку», и один раз нажала на курок. Господин в халате закричал и опрокинулся на спину без чувств.