Бернар Вербер - Отец наших отцов [litres]

– За два миллиона лет его объем вырастет от 450 до 1000 кубических сантиметров, а к нашему времени уже до 1450 кубиков. – Для наглядности она показывала черепа разных объемов.

– Почему у нас почти не осталось шерсти? – задал вопрос Исидор Каценберг.

– Опять-таки приспособляемость. Шерсть была нужна для того, чтобы малыши цеплялись за материнские животы. Когда матери смогли брать детей на руки, шерсть стала не нужна. Осталась только шерсть на голове – защита от солнца.

– А брови?

– Так, мелочь. Защита на случай дождя.

Теория, озвучиваемая доктором Ван Лисбет, называлась «трансформизм», ее выдвинул в 1815 году Жан-Батист Ламарк, которого она восхваляла как единственного, истинного основателя современной палеонтологии человека.

– В чем разница между ламаркизмом и дарвинизмом? – спросила Лукреция Немрод, открыв в своем блокноте дарвинскую лекцию Конрада.

– Для дарвинистов люди – это животные, у которых случайно возникли гены, позволившие им выпрямиться. Для ламаркистов любое животное при необходимости способно трансформировать свои гены, – объяснила доктор Ван Лисбет и с улыбкой заключила: – Идеи Ламарка любому позволяют лелеять надежду на улучшение. Не то у Дарвина: неудачно родился – оставь все надежды.

В соседнем помещении плавали в емкостях с формалином всевозможные зародыши. Среди них были как человеческие эмбрионы, так и эмбрионы ящериц, обезьян, многих других млекопитающих.

– За девятимесячное развитие зародыш человека воспроизводит историю своего вида.

В одну из склянок была помещена розовая чешуйка – шестидневный человеческий эмбрион, очень похожий на соседних простейших. Другой эмбрион, уже 12-дневный, успел удлиниться и обзавестись большими глазами.

– Вылитый рыбий малек, не находите? Вначале мы были рыбами, – продолжила Соланж. – В возрасте тридцати одного дня человеческий зародыш похож на ящерицу, в шесть недель – на плод землеройки, в восемнадцать ничем не отличается от обезьяньего.

Лукреция строчила как оголтелая. Она была впечатлена услышанным.

– Можно и так сказать: каждый человек еще до рождения перебирает все эпизоды истории своего вида, – пробормотал Исидор Каценберг, тоже не скрывавший, как сильно поражен.

– Загадка формы цифр, – так же шепотом отозвалась Лукреция. – 1, 2, 3, 4, 5… Еще не родившись, мы учим стадии эволюции жизни.

– Что вы сказали? – навострила уши хирург.

Лукреция обернулась и указала на живых обезьян в больших клетках у себя за спиной.

– А эти обезьяны вам зачем?

– Для пересадок. Гены человека на девяносто девять процентов идентичны генам шимпанзе, поэтому у них можно брать некоторые органы для замены отказавших человеческих. Чем лучше будут удаваться замены органов человека органами животных, тем реже придется прибегать к банкам органов, с которыми связано столько злоупотреблений.

– Что за злоупотребления? – насторожилась Лукреция Немрод.

– В странах «третьего мира» бедняки распродают по одному свои парные органы, чтобы не умереть с голоду. Почки, легкие, роговицу глаз… Преступники нападают на бродяг и вырезают у них органы, чтобы потом продавать их сомнительным клиникам. Возникла целая коммерция, так велик спрос и мало предложение. Здоровая альтернатива недостатку доноров-добровольцев – пересадка органов животных, почти не отличающихся от человеческих, в частности органов шимпанзе.

Впрочем, оговорилась она, не все шимпанзе в этом отношении одинаковы.

– Общность генов с человеческими на девяносто девять целых три десятых процента отмечается только у шимпанзе бонобо из Конго. Это наилучший залог успеха. Поэтому наши усилия сосредоточены на них.

Соланж достала из клетки молодого бонобо. У нее на руках обезьянка была точь-в-точь трогательная малышка, истосковавшаяся по материнской ласке. Потом она потянулась к стоявшей рядом Лукреции и стала играть с ее рыжими волосами, явно вознамерившись сделать из них парик для себя.

– Бонобо невероятно умны. Они живут племенами, конфликты устраняют в играх и любовных актах. Это признак недюжинного ума.

Соланж Ван Лисбет протянула обезьянке мячик, но в последний момент спрятала его за спиной. Обезьянка стала, вскрикивая, определять, в какой руке мячик, и испытала радость, когда ей это удалось.

– Увы, бонобо грозит вымирание. Они остались только в Конго, где служат любимым блюдом туземцев. Поэтому мы пытаемся добиться их размножения в неволе. Беда в том, что бонобо признает только жизнь в дикой природе. Размножаться в неволе он согласен только в случае, если всем доволен. А довольство наступает только при непрерывном поощрении.

Доктор Ван Лисбет пригласила журналистов в соседнее помещение. Это был зал для игр. Там стояли клетки с кодовыми замками. Чтобы выбраться из них, обезьянам приходилось составлять связные фразы.

– Что такое «связная фраза»?

– Такая, где есть подлежащее, сказуемое и дополнение. Вместо слов используются идеограммы.

И действительно, на кнопках были изображены обезьяньи головы, бананы, разные предметы.

В других клетках обезьяны с целью получения лакомств испражнялись на кодовые замки.

– При стимуляции их ума бонобо довольны жизнью и соглашаются спариваться. Если же просто держать их взаперти, как в зоопарке, то они умирают от тоски. В этих клетках мы пытаемся создать у них иллюзию, что они продолжают эволюционировать.

Большинство бонобо вокруг действительно выглядели чрезвычайно оживленными. Некоторые при появлении людей прекратили игры с замками и стали наблюдать за пришедшими со смущающей тех пристальностью.

– Вы принадлежите к клубу «Откуда мы взялись?»? Наверняка вы были знакомы с профессором Аджемьяном, – не вытерпел Исидор Каценберг.

– Да, мы были знакомы, – подтвердила Соланж Ван Лисбет.

– Причем близко, – поднажал толстый журналист. – Настолько, что прожили несколько месяцев вместе после его развода.

– Верно. Но как вы пронюхали?

Исидор ухмыльнулся.

– Я ничего не знал, брякнул так, наугад.

Хирург небрежно махнула рукой.

– Давняя история, поросшая быльем. Мы разбежались много лет назад. Это не мешало нам оставаться хорошими друзьями. Его убийство стало для меня потрясением.

Замолчав, она уставилась на журналистов, как будто прикидывала, можно ли им доверять.

– Потрясение усугубилось тем, – продолжила она, решившись, – что мне тоже приходили письма с угрозами, а совсем недавно произошли кое-какие тревожные события…

– Расскажите! – взмолился Исидор Каценберг сладким голоском.

Все случилось накануне вечером. Соланж Ван Лисбет заселяла одного из шимпанзе бонобо в клетку для привыкания к неволе и к новому замку, как вдруг там появилась крупная человекообразная обезьяна, совсем ей незнакомая, захлопнула дверь, предварительно взломав коды, и исчезла. Соланж была твердо уверена, что обезьяна была не из клиники «Мимоза», где она была знакома со всеми приматами. Сколько она ни билась с замком, пробуя для отпирания обычные логические формулировки, все было тщетно.