Бернар Вербер - Отец наших отцов [litres]

ОН смотрит на неподвижное тело недавнего врага и испытывает отвращение к самому себе. ОН знает, что у него не было выбора, но ему не нравится, когда его принуждают прибегать к насилию, как будто не существует иных способов убеждения.

Самка снова сует ему под нос свое достояние и тихонько кудахчет. Она готова простить ему короткий бой, если он продолжит начатое до того. ОН разглядывает ее, находит миленькой, чует пряный гормональный дух и снова пристраивается сзади.

Для пущего поощрения она усиленно виляет задом.

Доктор Ван Лисбет оказалась высокой брюнеткой в тонких роговых очках и в хирургической маске. Она продела операционную нить в игольное ушко и погрузила обе руки в трепещущую плоть.

Доктор Соланж Ван Лисбет оперировала в клинике «Мимоза» в парижском предместье Каламар. Когда Исидор Каценберг и Лукреция Немрод увидели ее через стеклянную дверь, хирург, окруженная стайкой ассистентов в лавандовых халатах, копалась в брюхе у толстого усыпленного бородача, обмотанного трубками; одни были вставлены ему в ноздри, другие в вены на руках. Время от времени она протягивала руку и без слов получала тот или иной необходимый никелированный инструмент. Операция близилась к завершению. Хирург зашила на животе кожу – можно было подумать, что человеческое тело закрыли крышкой.

Двое журналистов поймали ее уже без перчаток и маски, за тщательным мытьем рук в раковине. Они представились сотрудниками «Геттёр Модерн», и она согласилась ответить на их вопросы.

Ее лицо без следа косметики было серьезным, прямой взгляд говорил о сильном характере. Она попросила гостей подождать, пока она переоденется, быстро вернулась и предложила вместе посидеть в больничном кафетерии.

По коридорам разгуливали пациенты в стеганых халатах. Нефтяных шейхов, рок-идолов и кинозвезд, не снимавших черных очков, сопровождали телохранители, призванные заслонить их на случай просачивания сюда неуемных поклонников или политических противников. Для успокоения этого маленького мирка в нем заводили аэропортовскую музыку. Клиника «Мимоза» считалась символом роскоши и покоя среди тех, кого не отпугивали головокружительные тарифы на ее услуги.

На пересечении коридоров висели указатели: «Операционная», «Комната отдыха», «Лаборатории», «CIRC». На последнем имелось уточнение: «Только для сотрудников».

Исидор Каценберг поинтересовался, что значит «CIRC».

– «Центр имплантов и клеточных исследований», – расшифровала докторша. – Там наши ученые разрабатывают современнейшие трансплантаты, которыми «Мимоза» прогремела на весь мир. Именно благодаря этой лаборатории мы называем себя лучшей в мире клиникой по части послеоперационной приживаемости чужеродных тканей.

– Представляю, как все это дорого! – протянула Лукреция, изучая портреты лучших эскулапов на стенах.

– Не спорю, наши услуги недешевы, но деньги необходимы, чтобы сохранять преимущество перед конкурентами в чистой науке, – сказала Соланж. – В государственных больницах приживаемость при пересадке составляет всего шестьдесят процентов, а у нас в «Мимозе» – целых семьдесят пять. Это обеспечивает нам поток пациентов со всего мира и позволяет поддерживать уровень цен.

В помпезном кафетерии они приняли участие в церемонии «кофе в пластмассовом стаканчике». Напиток был лишен аромата, но хирург отдала должное его высокой температуре и горькому вкусу – то и другое было полезно для напряженных после операции нервов.

Она закурила и что было силы затянулась, наполняя легкие успокоительным никотином. Целебное воздействие растительного препарата на теплокровных!

– Собственно, мы пришли к вам с единственным вопросом, – начала Лукреция Немрод. – Откуда мы взялись?

Хирург колебалась, отшутиться или ответить серьезно. Размышляя, она выпила до дна свой кофе.

– У меня специфическое образование, – заговорила она. – Я училась на хирурга, но изучала также клеточную биологию, чтобы специализироваться в пересадках. Интересуясь развитием клеток, их организацией и взаимной переносимостью, я поняла, почему одни принимают друг друга, а другие отторгают. Идемте, я покажу вам кое-что любопытное.

Она пригласила журналистов в лабораторию, по соседству с которой располагались клетки и аквариумы. Там она показала им сосуд, в котором они разглядели множество подвижных бежевых точек.

– Спрашиваете, от кого мы произошли? От них.

Она взяла пипетку и набрала в нее немного воды, полной жизни.

– От этих бактерий, от одноклеточных. Они царствовали на Земле миллионы лет, пока не произошла трансформация. Бывшие инфузории превратились в рыб.

Она перешла к аквариуму с маленькими гуппи, взяла сачок, выловила по соседству скалярия и запустила к гуппи. Более крупный, зубастый и агрессивный скалярий тут же принялся кусать гуппи.

По словам Соланж, вернувшись через две недели, журналисты убедились бы, что у самцов гуппи исчезли их разноцветные хвосты.

– Это чтобы не привлекать внимание хищного скалярия. Они преобразуют свой организм, приспосабливаясь к новому фактору, нарушившему привычную среду. Пока среди них будет рыскать хищник, ни один самец не отрастит большой разноцветный хвост. Так действует эволюция, здесь ее можно наблюдать напрямую, как в убыстренном кино. Если забрать из аквариума с гуппи скалярия, они снова станут яркими – это их способ приманивать самок.

Она стала объяснять, как изменения во внешней среде принуждают клетки к трансформациям.

– То же самое и с человеком. Он приспособился.

– К какой помехе?

– К Рифту. Возникновение этого разлома заставило первых протолюдей прижиться в безлесной саванне. Там некуда было влезать, спасаясь от хищников. Пришлось выпрямиться, чтобы видеть опасность издалека, поверх высокой травы. А выпрямившись из страха нападения, они перешли от регулярного обитания на деревьях с редким вставанием на две ноги к регулярной двуногости с редким залезанием на деревья.

Страх хищников… Лукреция вспомнила изображение эволюции в кабинете Аджемьяна. Там рыбка задавала вопрос матери. Кем были вышедшие из воды? Кто эволюционировал? Встревоженные. Напуганные. Недовольные. Те, кто хотел, чтобы мир изменился. К ним можно было бы добавить еще параноиков. Тех, кто всюду видел опасности или предвидел надвигающиеся проблемы.

Соланж Ван Лисбет наклонилась, изображая сгорбленную обезьяну.

– Вставание на задние конечности высвободило передние, – объяснила она. – Руками, ставшими вдруг свободными, можно было держать палку, а можно и оружие.

Прямохождение открыло дверь для других изменений, в том числе в костяке. У прямоходящего таз превращается в корзину, удерживающую кишки. Раньше соединение позвоночника с черепом было продольным, а благодаря выпрямлению он отодвинулся вниз, что позволило черепу увеличиться в объеме, потому что он больше не был заперт костным мозгом.