Рэй Брэдбери - Машина до Килиманджаро [сборник, litres]

Мистер Диккенс спустил ноги с кровати и потянулся за саквояжем.

– Значит, пришло время собираться и уходить.

Я первым схватился за саквояж.

– Нет! Вы не можете уйти! Вы же еще не закончили книгу!

– Пип, милый мой, да ты просто не слушал…

– Но мир ждет! Вы не можете бросить «Два города» прямо посередине!

Он тихо забрал у меня саквояж.

– Пип, Пип…

– Вы не должны, Чарли!

Он посмотрел мне в лицо – наверно, оно раскалилось добела, потому что он вздрогнул.

– Я жду! – закричал я. – И они – тоже!

– Они?..

– Чернь возле стен Бастилии. Париж! Лондон! Море у Дувра. Гильотина!

Я бросился к окнам и распахнул их настежь, словно ночной ветер и лунный свет могли принести в комнату звуки и тени, чтобы они прокрались по ковру к его глазам, а занавеси бились в фантастическом танце, и – могу поклясться – я действительно слышал и гул толпы, и скрип корабельных канатов, и звон острых клинков, и воинственные песни, видел головы, катящиеся, как капустные кочаны… все это принес полночный ветер. И Чарли тоже слышал…

– Ох, Пип, Пип…

Слезы опять покатились у него из глаз. Я уже держал наготове карандаш и блокнот.

– Да? – осведомился я.

– Где мы сегодня, Пип?

– Мадам Дефарж. Вяжет.

Он уронил саквояж. Он сел на край постели, и его руки зашевелились, начали перебирать спицы, распутывать нити, сплетать и расплетать пряжу. Он смотрел на руки и говорил, а я записывал; через несколько минут голос стал громче и увереннее, и весь остаток ночи…

– Мадам Дефарж… да… годится. Берем, Пип. Она…

– Доброе утро, мистер Диккенс! – Я ужом проскользнул на свое место. Мистер Диккенс уже ополовинил стопку блинов перед собой. Я откусил разок и тут увидел на столе, между нами, гораздо более высокую стопку листов бумаги.

– «Повесть о двух городах»? – замирая, уточнил я. – Вы… закончили ее?

– Готово. – Мистер Диккенс ел, опустив глаза. – Закончил в шесть утра. Работа была тяжелая. Готово. Сделано. Проехали.

– Ничего себе!

Послышался гудок поезда. Чарли поднял голову, потом внезапно встал, забыв про недоеденный завтрак, и поспешил в прихожую. Хлопнула входная дверь, я выскочил на крыльцо. Мистер Диккенс шел по дорожке от дома, и в руке у него был саквояж.

Он шел так быстро, что мне пришлось бежать в обход, чтобы перехватить нашего постояльца у железнодорожной станции.

– Мистер Диккенс, книга закончена, да, но она ведь еще не опубликована!

– Ты будешь моим душеприказчиком, Пип.

Он ускользал. Я бросился вдогонку.

– А «Дэвид Копперфилд»? А «Крошка Доррит»?

– Это твои друзья, Пип?

– Ваши, мистер Диккенс, Чарли… О черт, если вы не напишете про них, они никогда не будут жить.

– Как-нибудь обойдется. – Он свернул за угол.

– Чарли, погодите. Я придумаю… новое название. «Записки Пиквикского клуба». Точно, «Записки Пиквикского клуба»!

Поезд подползал к перрону. Чарли прибавил шагу.

– А в придачу – «Холодный дом», Чарли, и «Тяжелые времена», и «Большие…» Мистер Диккенс, послушайте! «Большие надежды»! О черт!

Он был уже далеко впереди, и мне оставалось только кричать ему вслед:

– Ну и ладно, давайте катитесь отсюда! Проваливайте! Знаете, что я собираюсь сделать?! Вы не заслуживаете чтения! Нет, не заслуживаете! Так вот, ни сейчас, ни потом мне и в голову не придет дочитывать «Повесть о двух городах»! Только не я! И никто другой! Ни за что! Никогда!

На станции звякнул колокол. Паровоз увеличивался на глазах. Но мистер Диккенс замедлил шаг. Он остановился посреди тротуара. Я подошел и уставился ему в спину.

– Пип, – негромко сказал он, – ты действительно сделаешь то, что сказал?

– Да вы! – выкрикнул я. – Вы – ничтожество, вы… – Я порылся в памяти и выдал: – Клякса горчичная, картофелина недорытая!..

– Ба, «Обманщик Пип»?

– Обманщик! И мне плевать, что случилось с Сидни Картоном!

– Ну почему же, эта вещь намного, намного лучше всего, что я когда-либо делал, Пип. Тебе обязательно надо ее прочесть.

– Почему?!

Он повернулся и посмотрел на меня огромными грустными глазами:

– Потому что я написал ее для тебя.

Последние мои силы ушли на то, чтобы огрызнуться:

– И что с того?

– И теперь, – сказал мистер Диккенс, – я опоздал на поезд. И у меня есть сорок минут до следующего.

– Ладно, значит, мы успеем, – заявил я.

– Куда успеем?

– Кое с кем встретиться. Одна встреча, Чарли, и я обещаю вам, что обязательно дочитаю вашу книгу. Это недалеко. Вон там, Чарли.

Он оглянулся.

– Там? Это библиотека?

– Всего десять минут, мистер Диккенс, дайте мне десять минут, всего десять, Чарли, ну пожалуйста.

– Десять?

Он, как слепой, позволил мне довести себя до библиотеки, поднялся по ступеням и испуганно, бочком, протиснулся внутрь.

Библиотека походила на каменоломню, десять тысяч лет не знавшую дождя.

В ту сторону – тишь. В другую – безмолвие. Здесь время отдыхало между книгами завершенными и еще не начатыми. Здесь никто не умирал, никто не рождался. Библиотека, как и все ее книги, просто была.

Мы ждали на краю безмолвия.

Мистер Диккенс дрожал. А мне внезапно подумалось, что за все лето я его ни разу здесь не видел. Он боялся полок с художественной литературой, боялся, что мы придем туда и встанем перед его книгами, уже написанными, изданными, переплетенными, с библиотечными штампами на титулах, зачитанными до дыр, скучно и аккуратно расставленными по порядку. Стал бы я его мучить…

Мистер Диккенс сжал мой локоть и прошептал:

– Пип, что мы здесь делаем? Пойдем отсюда. Здесь…

– Послушайте! – прошептал я.

Откуда-то издалека, из-за книжных холмов, донесся шелест – словно бабочка шевельнулась во сне.

– Будь я проклят! – Глаза у мистера Диккенса полыхнули огнем. – Я знаю этот звук.

– Еще бы!

– Кто-то пишет, – произнес он, затаив дыхание, и кивнул собственной догадке.

– Да, сэр.

– Пишет… пером. И пишет… пишет…

– Что?

– Стихи, – выдохнул мистер Диккенс. – Точно. Кого-то нет в этой комнате, до него – бездна, тысячи фатомов глубины, и он, Пип, могу поклясться, пишет стихи. Именно! Росчерк, еще росчерк, нажим, снова длинный росчерк – это не цифры, Пип, не вычисления, не какая-нибудь статистика. Чувствуешь ритм, волны, чувствуешь стремительность? Стихи, ей-богу, да, сэр, несомненно, стихи!

– Мэм, – позвал я.

Шорох прекратился.

– Не мешай ей! – прошептал мистер Диккенс. – У нее вдохновение. Пусть работает!

Бабочка зашелестела снова.

Росчерк, росчерк, нажим, еще, еще… Остановка. Росчерк, росчерк. Я наклонил голову. Я пошевелил губами, как мистер Диккенс. Мы замерли в неизвестности, подались вперед, чуть касаясь прохладного мрамора; воздух трепетал под сводами сокровищницы, отзвуки бродили по подземелью.