Елена Бутенко - Зеркало души [СИ]

— Зачем приходит осень? Чтобы смыть дождём упоминания о былых днях. Засыпать жёлтыми листьями настоящее. Скрыть под снегом будущее… — невысокая темноволосая женщина провела пальцами по стеклу окна и, прищурившись, вгляделась в тёмную синь. — Боги ушли из наших земель. Ушли, чтобы больше никогда не вернуться, оставив наш мир таким, каков он есть. Может, наш мир — ошибка. Но он есть и будет всегда. — К концу фразы её голос стал совсем тихим, неразличимым шёпотом.

— Но остались Они, — подхватил дребезжащий, неприятный старческий голос, — по силе равные самим Богам, но отличные от них своей смертностью и уязвимостью. Они поклялись хранить эту землю, пока существование их не прервётся. Они — Девятые. Они — не венефы, но вышли из них. Они — Великие. — Старик, похожий на Кентервильское приведение из-за белоснежных, очень длинных волос и старинного одеяния средневекового покроя, усмехнулся, обнажая за тонкими, бескровными губами ровные ряды белых зубов. — Ты смеёшься надо мной, женщина? Ты, носящая имя «Девятая»? Зачем рассказываешь истории, о которых мы не говорили даже собственным детям?

Она же, словно не слыша его, тихо повторяла, как сказку, выученную наизусть: «Ясар, ведущий. Андоромен, владеющий. Бронер, воплощающий. Детерон, многоликий. Велар, пробуждающий. Самир, указующий. Лианн, прославляющий. Фоорс, усыпляющий. Хордо, непобедимый…»

Эти имена, видимо, многое для неё значили, и старик тоже знал их, судя по тому, как лёгкий румянец гнева окрасил его аристократически бледную кожу. Женщина, словно мантру, всё повторяла эти слова. Она не выказывала страха, которого ожидал старик, и это раздражало его ещё больше.

— Ты ли мне, Нонна, — женщина вздрогнула и замолчала, старик улыбнулся и продолжил, — будешь говорить, что было в начале всего? Хаос! И не тебе судить о нём. О нет. Хотя и это ваше дело, охранять анимов.

— Ты хочешь войны? Вновь? — Нонна сложила руки на груди и впервые взглянула на старика, сидевшего в большом кресле.

— Война была всегда! — отчего-то он пришёл в волнение. Прежде неподвижный и излучавший презрение, старик, сам того не замечая, сжал подлокотники кресла. — И когда Первые объявили войну духам, и когда они создавали девять Врат, о да, и, конечно же, когда пытались уничтожить Владыку. А не сумев, заточили между двумя мирами. — Он надеялся, что Нонна после этих слов проявит хоть какие-то признаки душевного расстройства, но она стояла невозмутимая, как ледяное изваяние. Старик сердито тряхнул прямыми жемчужными волосами, рассыпавшимися по плечам, нетерпеливо пожевал губами, а затем внезапно успокоился от какой-то мысли, пришедшей ему в голову. — Война идёт и сейчас. Последователи Астари никогда не сдадутся, нет, — он покачал головой и неожиданно усмехнулся. — Вы благородно называете себя Светлыми, хоть вы, венефы, ничем не отличаетесь от нас, инкантар. О, я помню это недовольство, когда я узнал что наш орден не единственный, как я был зол, зная, что есть на свете кто-то, равный по силе мне, — старик улыбнулся, но улыбка вышла кривоватой и неприятной.

— У вас есть свой мир и своя цель. — Нонна наконец пошевелилась, но лишь для того, чтобы поправить тяжёлые портьеры. — Ты пришёл ради разговора?

— Мне больше нравится ваш мир. Он гораздо, гораздо интереснее. И вас осталось всего шестеро, — старик склонил голову, продолжая улыбаться, и потёр окровавленные костяшки правой руки. — Пришлось постараться, чтобы суметь тебя поймать. Гравис был бы, конечно, приятнее, но лучше что-то, чем ничего, — он тихо рассмеялся, словно лязгнул цепями, — а ваше пророчество — может быть ложью. Ведь если ордена не станет, Великий не вернётся.

— Уж лучше орден исчезнет, чем такое пророчество свершится… — тихо сказала женщина, нервно стискивая руки. Это не укрылось от старика, и он удовлетворённо прищурился.

— Что же вы, не хотите вновь увидеть возрождение ордена? — сочувствие в его словах было насквозь фальшивым. Затем его лицо вновь приняло отсутствующее выражение, он тихо продолжил, скорее для себя, — это надо же было Астари, убив Ясара, предсказать его возвращение? Победоносное возвращение, ведущее оба мира в стихию!

— Ваша Богиня могла ошибаться. — Нонна покачала головой и вновь отвернулась к окну. — Делай то, зачем пришёл, я уже устала ждать.

Старик раздражённо зашипел, разом утратив всю свою аристократическую бледность, горделивость осанки и движений. Он выскочил из кресла, словно вытолкнутый пружиной, и сжал руки.

— Ты мне указываешь, женщина? Ты говоришь мне… МНЕ! Что моя Богиня не права?

— Мы все можем ошибаться, — очень тихо сказала Нонна, глядя в тёмно-синюю даль за окном. Ей хотелось плакать, как обычной женщине, которая совершила ошибку, но она не могла позволить себе слез. Семнадцать лет назад поняв, какую ношу приняла, она запретила себе быть слабой, запретила быть обычной, зная, что её жизнь не сможет продлиться долго. Нонна была готова к этому моменту с тех пор, как вступила в орден.

— Я — нет, — старик, хромая, подошёл к ней и с силой развернул к себе. Нонна лишь заглянула в его глаза, тёмные, лишённые зрачков, пустые, будто стеклянные, и беззвучно стала сползать на пол.

— Все… — это слово было её последним выдохом.

Старик стоял рядом с мёртвой женщиной, и веки, закрывающие его глаза, подёргивались.

— Был так зол, что даже не успел как следует её помучить, — пожаловался он безмолвной дали за окном и в раздражении ударил по стеклу. Невозможно было поверить, что в таком худощавом теле кроется столько злобной силы. Не обращая внимания на рассечённую осколками руку, он оттолкнул от себя женщину и вышел из комнаты.

Старик даже не заметил того, что Нонна умерла с улыбкой на губах, и её лицо не обезобразила смерть. Не заметил он и того, что из руки женщины, которую он ударил бессильной злобе, выкатился полупрозрачный камень, слабо светящийся в сумерках, не видел, как он переставал светиться вместе с тем, как остывало тело женщины, и как он исчез, чтобы вновь засветиться в руках у нового владельца.

И ничем бы этот день не отличался от остальных, вот только именно этот день перевернул всю мою жизнь.

Утро. Первое января.

О, нет, у меня не болит голова: чтобы получить похмелье, надо, как минимум, пить. Всё куда более прозаично: с самого пробуждения у меня ни с того ни с сего испортилось настроение, что бывало часто, и я хмуро разглядывала потолок, не испытывая желания покидать кровать.

Я потянулась, чувствуя приятную тяжесть и едва не стряхивая с одеяла на пол кошку, дремавшую у меня в ногах.

— Багира! — тихо и привычно возмутилась я, — киса ты моя ненаглядная, сколько можно объяснять, я не твоя подушка! — Но та лишь просмотрела на меня зелёными сонными глазами и отвернулась. — Хоть ты и кошка, но временами ведёшь себя как порядочный свинёнок. — Закончила свою мысль я, пожимая плечами при виде такой наглости. Потянувшись ещё раз, со вздохом села и краем глаза заметила, как с груди в кровать скатилось что-то голубое, напоминающее каплю воды. Мой лунный камень?